Железный Густав
Шрифт:
Но он больше не ищет… Он считает, что это и не важно… Все эти могилы одна как другая, все мертвецы один как другой. Он скорбит о том, что их бесконечно много и что столько жертв и мужества не принесли ничего, кроме крушения, нужды и раздоров.
Медленно едет он дальше. Никогда не казался он себе таким дряхлым стариком. Старик, а все еще жив — среди миллионов молодых, умерших.
Четвертого июня, спустя два месяца и два дня после отбытия из Берлина, Густав Хакендаль совершает свой въезд в Париж; совершает въезд, иначе и не скажешь, — Париж принимает его, как иностранного государя.
Здесь те же овации,
Задаются торжественные и веселые diners [29] — молодой Грундайс проявляет незаурядную распорядительность. Прием в посольстве, англо-американская пресс-конференция, торжественные речи. Веселые студенческие пирушки. Вручение Золотого почетного копыта — носить на цепочке. Гразмусу разрешено присутствовать в зале и наблюдать церемонию, ему подают в фарфоровых яслях обед из овсяных яств…
И Хакендаль расцвел: куда делась его старческая угрюмость — вновь воссияла его слава. Он сочиняет стишок:
29
Обеды ( франц.).
Но Грундайс и его перещеголял. Газеты печатают портрет молодого редактора. Он сидит в пролетке номер семь, а внизу надпись: «Вы спрашиваете, коллега, на чем я прибыл из Берлина? Да просто сел на извозчика».
Смех до упаду, веселье, суматоха.
Два центнера венков в номере отеля. Подарков не счесть. Среди них парижские сувениры для матери. Целые батареи шампанского. Семидесятилетний старик садится в самолет и глядит на мир сверху. Неутомимый, несокрушимо жизнерадостный, участвует он в этой потехе…
Но что бы еще придумать?.. Чем бы всех удивить?!
За веселым завтраком рождается идея: состязание между старейшим берлинским и старейшим парижским извозчиками. Расстояние — триста метров.
Здорово!
Но только ли здорово? Возникают сомнения. Кто выйдет победителем? Кто должен выйти победителем?
Ведь чувства еще обострены: немцу ли финишировать первым, немцу победить француза, да еще во французской столице? Немыслимо! Но допустимо ли, чтобы побежден был гость, семидесятилетний патриарх, с честью выполнивший свою посольскую миссию? Это тоже немыслимо!
Бесконечные совещания-увещания. Заговоры-сговоры. И, наконец, совершенно секретное, закрепленное взаимными клятвами решение: обязать противников честным словом одновременно прийти к финишу…
— Поймите, Хакендаль, это единственно возможный выход! Не позорьте же нас! Придержите Гразмуса! Войдите в положение нашего посла!.. Французская нация… Как бы не возник конфликт — дипломатические отношения
обеих стран только-только налаживаются… Ну что, вникли?И Хакендаль вник, он дает честное слово.
Его противник тоже дает честное слово.
Все дороги к Марсову полю оцеплены, полицейские кордоны с трудом сдерживают тысячи любопытных, везде множество студентов с их подругами. Они кричат взахлеб ура, когда оба противника выезжают в своих старозаветных колымагах, — а вокруг одни автомобили! Толпа приветствует соперников; один из них приподнимает свою черную лаковую шляпу, другой — свой белый цилиндр. Бок о бок выезжают оба экипажа. Хакендаль — на Гразмусе, его противник — на поджаром буланом мерине… За Германию заключено немало пари…
— Не забудьте же, вы дали слово! — напоминает Хакендалю Грундайс.
— А вы бы, господин Грундайс, внушили Гразмусу… Ведь он у меня шалый. Тем более кормят его на убой, а из стойла ни на шаг. Мне и не удержать его…
— Не осрамите нас, Хакендаль! Заклинаю вас!..
— Все, что в моих силах, господин Грундайс. Положитесь на меня!
Обоим возницам — в обход лошадей — подносят по стакану шампанского. Они кивают друг другу и, не покидая козел, вторично обмениваются рукопожатием. Гразмус с любопытством обнюхивает своего противника. Впрочем, это не столько любопытство, сколько прожорливость. Он тянется зубами к гирлянде буланого. Француз пугливо прижимает уши и угрожающе скалит желтые зубы…
Бурное ликование.
А вот и выстрел — старт!
— Трогай, Гразмус! — И Хакендаль натягивает вожжи, чтобы не дать гнедому войти в задор…
Но и француз, помня обещание, придерживает коня. Так, не спуская глаз с противника, чтобы не опередить его, но и не отстать, вступают они в состязание — черепашьим шагом!
Смех, крики… подзадоривающие возгласы…
— Огрей его как следует! Не финтите! Прекратить надувательство!..
Откуда-то вынырнул пунцово-красный Грундайс.
— Да поезжайте же, Хакендаль, о чем вы думаете? Вам ехать надо!
— Я сам себе не доверяю. А ну как Гразмус разойдется…
— Но только рысью, рысью, Хакендаль, заклинаю вас…
— Ну вот — понес!
Какой-то задетый в своей национальной гордости студент швырнул буланому в глаза свою шапку. Буланый как подскочит, а потом как помчит во весь карьер…
— Ах ты сволочь! — вскричал Хакендаль. — Продал, стервец!
Приходится Гразмусу отведать кнута. Хакендаль встал во весь рост. — Такого условия не было. Мы, немцы, не позволим себя побить! Пошел, Гразмус!
Кнута не жалеют ни один, ни другой. Забыты все обещания. Возницы нахлестывают коней, публика подхлестывает возниц.
— Поддайте ему, Хакендаль! — кричит Грундайс. — Германия,вперед!
А его контрагент и партнер по договору, обменявшийся с ним честным словом, с яростью кричит ему в лицо:
— Vive la France, en avant la France! [30]
— Германия!
— Франция!
— Жми!
— Врежь ему как следует, Хакендаль!
Как трещат и скрипят эти старые колымаги и как отважно они летят вперед! Лошади рвутся из постромков; размахивая кнутами и выпрямившись во весь рост, стоят возницы, гнедой догоняет, буланый понемногу сдает…
30
Да здравствует Франция! Вперед, Франция! ( франц.).