Железный поход. Том пятый. Дарго

Ответом на это был батальонный огонь одолевшей первичный ступор пехоты и выверенные картечные выстрелы четырех орудий под началом Леонида Шардина (произведенного на прошлой неделе в унтер-офицеры артиллерии, с правом командовать расчетом взамен убитого поручика Резакова).

– Пер-рвое орудие, огонь! Заряжай!

– Второе орудие, огонь! Круши их, падаль, в закон-мать!

– Третье орудие, огонь! Приходи, кума, любоваться!

Сорванный голос Шардина перешибала яростная стукотуха выстрелов, но Черноногий, не обращая на то внимания, продолжал как заведенный отдавать команды, подбегая к каждому орудию, ревностно следя за действиями артиллерийской прислуги.

– Молодцом, Шардин! Хвалю! – Барон Бенкендорф, в простреленной фуражке, окоротил у лафета орудия взопревшего жеребца. – Как Бог свят, – прокричал он, – заслужил Георгия! Давай, давай, родной, угости еще азиатов!

– Погодь, погодь… не мешай, ваш превосходительство! Рад стараться!

Сосредоточенное и серьезное лицо Леонида было чугунно-черным от пороховой гари, будто к его скулам приложили аспидную маску с прорезями, где настороженно-чутко мерцали яркие, точно фарфоровые белки глаз.

– Зуев, растудыть тебя, косорукого! Не слепой, чай?! Маненько влеву возьми! Так… так, и чуток нижее… Хорош! В саму мотню им жахнем. Огонь!

Ядро с гудящим шелестом ушло на rendez-vous⁴⁰ с дымящимся завалом. Огромным раскаленным зубилом вгрызлось в поваленные чинары и груды камней. Гулкий оглушающий взрыв разорвал изнутри вековую лесину, ударил космами искр и пылающего щепья, заволакивая балку едкой сизо-зеленой гарью. В малиновом зареве, высветившем жерло каньона с темными стенами скал, забегали люди, похожие на муравьев, в неприступный термитник которых сунули горящую жердь. Ошеломленные горцы стреляли из ружей и пистолетов, сотрясая воздух лишенной смысла, слепой пальбой.

– Ура-а! – Наши штыки и сабли засверкали в дыму и огне развалин. Сумрак балки дергался предсмертными судорогами вспышек ружейного огня. Отовсюду несло порохом, паленым мясом и горелой костью.

Нарастающее грозное «ура-а!» сотрясло тысячелетние стены ущелья. Каблуки куринцев загрохотали по обгорелым стволам дубов и чинар, молнии штыков отразились в расширенных от ужаса глазах защитников…

Пользуясь сим замешательством, полковник Бенкендорф двинул вперед две роты. После кровавой рукопашной схватки неприятель был выбит из задних канав и окопов и, поражаемый картечью, отступил к прочим своим скопищам, двигавшимся по южной вершине ущелья. Это были тавлинцы⁴¹, ведомые на бой известным в горах своим бесстрашием Оздемиром.⁴²

…В целом для отряда, брошенного на завалы, это была по сути лишь прелюдия трудностей сего дня, но для нашего батальона – окончание его участия в деле. Обескровленные и дьявольски уставшие, мы на остаток дня сделались только зрителями. «Человек предполагает, а Господь располагает» – старая истина. Увы, так часто бывает: реальность, в противу первоначальным замыслам, диктует свои железные поправки. Так произошло и в этот раз: едва мы заняли участок, с коего начинался разбег штурмовых колонн, как атака возобновилась.

…И все же, как ни бросай карты, а это была наша первая ласточка удачи в Даргинском сражении. Враг дрогнул и отступил. Мы были счастливы, чрезмерно возбуждены и посему не могли тогда осознать всю горечь потерь нашего 1-го батальона Куринского егерского полка».

Глава 9

Во главе новых штурмовых сил по взятии неприятельских завалов шел 1-й батальон Литовского егерского полка. Утратив свое боевое знамя в польской кампании 1830-го года, батальон в наказание в полном составе был переведен Государем Императором Николаем I на Кавказ, где литовцы должны были реабилитировать свою подмоченную репутацию; за ними следовали две роты 3-го батальона куринцев, которым вменялось в обязанность поддерживать «литовок» морально и внушать им необходимое для восстановления чести мужество.

Близко за литовцами следовали саперы, за ними грузино-осетинская дружина и сводный кавалерийский отряд Главной квартиры, состоявший по преимуществу из молодежи, которая в своей неистощимой жажде славы с нетерпением ждала своего часа воспользоваться выпавшим жребием.

Был в числе идущих на штурм и бывший адъютант главнокомандующего князь Дондуков-Корсаков. Отношения у него с графом Воронцовым сложились далеко не близкие: и в силу возраста, и в силу темперамента, да и просто в силу разности натур.

Молодого, пылкого князя крайне тяготила штабная ambiance⁴³ и присущие ей рафинированные отношения. Александр с самого начала похода решил просить графа прикомандировать его на все время экспедиции во фрунт, к одному из батальонов, назначенных в авангард.

«Вы жаждете записаться в смертники, князь? Вы хорошо подумали, Александр Михайлович? А если вас, голубчик, убьют? Как сие горе переживет ваша матушка?..» – Его сиятельство был искренне удивлен. Однако после того, как войска с боями прошли Андию, Воронцов уважил повторную просьбу своего адъютанта, и полковник Дондуков-Корсаков был откомандирован к 1-му батальону Литовского егерского полка (5-го корпуса). Батальон этот (как известно) оплошал в польскую кампанию, и графу Воронцову было предписано Государем при первой возможности дать ему случай отличиться. Батальон вследствие этого и был назначен передовым в авангарде при движении в Дарго.

Посему Александр пребывал в наилучшем состоянии духа; был возбужден до крайности мыслью о предстоящей – лоб в лоб – схватке с горцами, о возможности проявить себя.

…И сейчас, с неумолимостью рока приближаясь к новым завалам грозного противника, сердце его ликовало и воинственно рвалось вон из груди. В обостренной памяти то и дело возникали бенгальскими вспышками последние часы, проведенные в кругу боевых товарищей.

Накануне сражения в его палатке по обыкновению прозвенел вечер за дружеской беседой, с песнями и чихирем. «Эх, держись, басурман!» Во всем отряде гремела бравурная музыка, слышались песни, батальон радовался предстоящему делу.

Не мог Александр забыть и того, как Мельников, его университетский приятель – светлый тенор и знаток студенческих песен – вдруг отложил гитару, задумался и неожиданно рассказал друзьям о страданиях и смерти юнкера Куринского полка князя Голицына.

– В прошлом году это случилось… Также во время экспедиции в Чечне, в Гойтинском лесу Голицын был ранен пулей в живот… Из раны вышел сальник. При несвоевременной операции он и был причиной его смерти, после жутких страданий… Эх, господа, – скорбно опустив голову на грудь, продолжил Мельников, – ей-Богу, господа, пускай бы куда хотят, пускай… только бы не в живот… Завтра бой… кто знает, други, быть может, именно туда и попадут…⁴⁴

Поразил в тот вечер Александра и его тезка – адъютант Лонгинов. Всегда жизнерадостный, бодрый, прошлой ночью он был на редкость хмур и молчалив, как будто предчувствовал свой близкий конец.⁴⁵ На эту малость никто не обратил внимания; за первым бокалом чихиря и с первою хоровой песнью все было забыто… Но сейчас, когда вокруг лязгала и гремела сталь оружия идущих на смерть егерей, это обстоятельство отчего-то болезненно ярко проявилось и крепко врезалось в память князя, и он даже украдкой, так, чтобы не видели другие, поспешно ощупал свой затянутый офицерским поясом живот…