Железный поход. Том третий. След барса

…Через четверть часа – ожило ущелье; зацокали без опаски десятки лошадиных копыт, с седел и крыш домов полетели знакомые фетиши кавказского гостеприимства. Аул, как потревоженное осиное гнездо, закишел людьми, улочки запрудились всадниками, вооруженными сельчанами, горластой, вездесущей ребятней.

…Джемалдин-бек на прощанье прямо с седла обнял свою любимую семью, ни дать ни взять, как беркут над гнездом укрывает сильными крыльями своих птенцов… Тут же сказал что-то двум мюридам, охранявшим его родных, отпустил их властным взмахом руки… Затем, потрясая над папахой винтовкой, он диким галопом промчался вдоль длинных рядов притихших сородичей, оглашая аул воинственным кличем тейпа, призывая всех горцев Кавказа в священном порыве, как завещал Шамиль, опрокинуть русских за Терек, объединить в железный кулак магометанские племена от моря до моря, окольцевать их пояс единой всесокрушающей саблей Ислама, а тем, кто будет поднимать головы, – срубить их на устрашенье врагам.

Дзахо, супротив собственной воли, был зачарован действом. Площадь кричала Джемалдин-беку, словно пророку: «Ля илляха иль алла!», потрясала оружием, гарцевала на лихих конях, готовая хоть сейчас к священному походу.

Канула в вечность пора прощанья – сводный военный отряд во главе с Ахильчиевым погнал лошадей прямиком на север, туда, где неторопливо катила свои темные воды ленивая Сунжа, туда, где саранчой стрекотали пролетки русского командования, где дрожала земля от русского сапога, где бесчисленные копыта казачьих сотен вытаптывали вольные пастбища равнинной Чечни.

* * *

«…Баркалла, Джемал. Теперь я знаю тропу твоего коня. Якши». – Дзахо тронул пятками застоявшегося аргамака; не оглядываясь на дымы аула, прибавил ходу, с бойкой ступи перешел на пружинистый скок, но в галоп не полетел, крепко держа в голове: «Быстро помчишься – медленно понесут».

Глава 3

Есть у горцев Дагестана легенда о сотворении человека. Откуда взялся ОН на Кавказе, как возник, где начало, где исток, где корень свободолюбивого рода горцев?

«…На земле уже водились тысячи разных зверей и птиц, и были на земле в изобилии их следы, но не было среди них следа человека… У водопоев и на равнинах, в лесах и на горных перевалах слышались разные голоса, но нигде не слышно было человеческого. Мир в те седые, первобытные времена походил на рот без языка, на грудь без сердца.

В небе над этой землей парили орлы, сильные и отважные птицы. В тот день (о котором идет речь) шел непроглядный снег. Духи земли, воды и неба не могли найти между собой согласия… Небо затянули тучи, землю заковал снег – все смешалось, и нельзя было понять, где земля, а где небо.

…В это время возвращался к своему гнезду могучий горный орел, у которого крылья были подобны саблям, а клюв – кинжалу.

Он ли забыл о высоте, высота ли забыла о нем, да только со всего лета ударился он грудью о твердую скалу.

Племя аварцев говорит, что это случилось на горе Гуниб, племя лакцев уверяет, что это произошло на горе Турчидаг, лезгины – на Шахдаге… Но где бы то ни было, скала есть скала, а орел есть орел. Недаром же говорят аксакалы: «Швырни камень в птицу – птица погибнет, швырни птицу о камень – птица умрет».

…Не первый орел разбился о скалы… Но этот, у которого крылья были подобны саблям, а клюв – кинжалу, – выжил. Крылья переломались, но сердце билось, уцелел острый клюв, уцелели железные когти.

Пришлось ему бороться за свою жизнь. Трудно без крыльев добывать пищу, трудно без них отбиваться от злых врагов на равнине. Все выше и выше забирался на скалы орел, с которых любил, бывало, оглядывать окрестные горы, где его сородичи сооружали гнезда…

…Во время всех этих трудных дел плоть орла изменилась, другим стал и внешний облик. И когда гнездо наконец было построено, оно оказалось саклей, сам бескрылый орел оказался горцем.

Встал он на ноги, расправил широкие плечи, и вместо сломанных крыльев у него выросли руки; одна половина клюва превратилась в обыкновенный нос, вторая – в кинжал, висящий у горца на поясе. Одно только осталось неизменным – сердце. Оно осталось прежним – орлиным сердцем, которое и по сей день хранит в груди горца извечный огонь – огонь преданий, огонь любви к отчему очагу». ¹³

– Помни об этом, сынок. Не забывай никогда, – целуя перед сном Дзахо, ласково добавляла мать, закончив сказание. – Видишь, как трудно пришлось орлу, покуда не превратился он в горца. Ты должен ценить это, мой маленький борги. Носить о сем память, чтобы вырасти настоящим орлом – защитником своего народа.

* * *

…Так это было в седые времена или нет, Дзахо Бехоев не знал, но знал неоспоримо одно: среди прочих птиц горцу дороже всех образ орла. Ведь не случайно смелого, гордого человека на Кавказе издревле зовут не иначе – орлом. «Родился сын – счастливый отец возглашает: у меня родился орел! Дочь возвратится откуда-нибудь домой проворно и быстро, мать обязательно скажет: прилетела моя орлица…»

…Есть в горах и другие легенды.

Когда мудрые думают о превратностях судьбы в этом мире, когда отцы вспоминают погибших вдалеке от родных становищ сыновей, или когда сыновья вспоминают о сложивших головы отцах, считают, что не горец произошел от орла, но орлы от горцев.

Потому-то на дверях старинных домов, на колыбелях, ни кинжалах и саблях нередко встречаются чеканка и строгий облик орла. Потому-то горцы Кавказа всегда смотрят в небо с любовью, с надеждой. Так же смотрят они и на гордо парящих орлов. Бесконечно любят горцы свободное синее небо!

Помня все это, храня с детства, как святыни, легенды и песни родного ущелья, Дзахо глянул в бездонную, головокружительную синь Великого неба. В его черных, сверкавших как сырой агат глазах, отразился белый рай облаков и алмазные пики искрящихся ледниковых гор, отразились в них и вольные крылья парящих орлов. Но… вместо света и радости тень муки легла на его чело, губы мертвенно побледнели. «Кто я? Что делаю? Чью проливаю кровь?!.» – Дзахо зло натянул узду, спрыгнул с седла, покачнулся, едва не упал, но удержался на ногах. Долго стоял он так в молчании, обняв рукою крепкую шею коня; стоял с застывшим, затуманенным думой взором.

«Разве я не люблю свою землю? Свой народ?.. Разве сердце мое не клокочет ненавистью к гяурам? Я ли не чту обычаи наши?!» – Дзахо сдавил ослабевшими руками голову, тяжело сел на ствол расщепленного бурей дуба. Скрытое раскаянье когтило измученное сердце, глухое сомнение терзало душу.

«С кем ты, Дзахо? Почему не со своим народом? – жег вопросами тайный голос. – Почему ты не вернулся в отряд Занди? Отчего не ушел к Шамилю? Почему не мчишься сразиться с общим врагом?! Знай, люди не простят измены… Предателю нет места на священной земле предков. Или ты позабыл клятву горца: человеком родился – человеком умру! Разве не учил тебя с колыбели отец: продай поле и саклю, потеряй все, но не продавай и не теряй в себе человека! Быть может, ты забыл проклятье горцев: пусть не будет в вашем роду ни человека, ни коня!»

– О Аллах! Наставь, наставь заблудшего на истинный путь! – как одержимый, заклевывал себя Дзахо; бродил разъяренным, раненым барсом среди скал, пугая своего коня. Одежда его была разодрана в клочья, дикий взгляд затравленно блуждал от гудящего роя жалящих мыслей. – О Небо, прости меня, если я совершаю ошибку. Честью своей клянусь, я старался жить по законам адата, судить по вразумлению Твоему – око за око… Но если спокойствие Аргуни требует, чтобы я был отвержен от тейпа, от своей родни… так у меня ее нет! Всех вырезал Джемалдин! Знаю, изгнанника может сопровождать лишь жена… Но и ее убил ахильчиевский род… Так что прикажешь мне делать? Кто я? Кто я теперь?! – дрожа от ярости, срываясь на крик, неистово вопрошал Дзахо. – Убей меня, убей! Вот он я! Сделай доброе дело! Если достоин кары Твоей – не надо щадить меня! Ну что же Ты молчишь, Великое Небо? Почему молчите вы, горы Чечни?! Иль вам… не жаль своего сына, вскормленного вашей грудью?.. Но кто тогда отомстит кровникам? Кто смоет позор рода? И чей позор более страшен? Того, кто предал Газават… иль того, кто предал смерть своих братьев? А может, вы хотите, чтобы стон отчаянья вечно рвал мою грудь? Так знайте, не будет этого… Дзахо не станет жить опозоренным, на радость врагам!