Железный посыл
Шрифт:
Драгоманов молчал. Что же это он? О чем они? Нам же уточнить нужно…
Драгоманов наконец сказал малому:
— Спроси, тара наша или ихняя?
Переводчик остановился, помолчал, а потом воскликнул:
— О дьявол! Забыл, как по-английски «тара»!
Агент смотрел на нас, выкатив глаза. Потом сам догадался, о чем речь.
— Боксы, боксы! — затараторил он.
И показал жестами, что боксы, то есть погрузочные ящики для лошадей, берет на себя фирма. Дела! Ждали толмача два часа, а теперь объясняемся, как дикари, руками.
— Ты что, знаешь этого агента? — спросил я у переводчика,
— В первый раз вижу…
Но вот портовый кран взмахнул стрелой и двинулся по рельсам к борту корабля. Первый бокс с лошадью повис над палубой. Старушка стояла, закинув голову и глядя, как ее Женя испытывает процесс погрузки вместе с лошадью. Драгоманов сам поднимался и опускался в трюм, на твиндек[25] с особо нервными жеребятами.
Затем начал грузиться Фокин, тот самый, знаменитый кучер Фокин, что ехал на тройке по Бродвею. На этот раз тройка его отправлялась вместе с нами в Англию, потому что на открытии торгов должен был быть показ национальных реликвий.
— Как же ты, Вася, на тройке по Бродвею-то ехал? — однажды я у Фокина спрашивал.
— Очень просто, — отвечал он со своим волжским «о». — Только тронул — все машины замерли, а потом мне гудками салют сделали.
Процедура с ним была — документы оформлять.
— Расписывайся, Вася, — велел начальник кадров.
Тут великий Фокин побледнел, потом у него на лбу пот выступил, он сдвинул свой кучерской картуз на затылок и, чуть язык не высунув, стал выводить буквы.
— Вот, — даже с каким-то отчаянием говорил тем временем начальник, — так каждый раз. Вчера человек из Бомбея прилетел, сегодня в Лондон отправляется, а роспись свою поставить не может. Н-нет, надоел мне этот стародедовский стиль на облучке. Я думаю о том, чтобы человек с высшим образованием, да еще со знанием языков, за вожжи взялся. А тебя, Вася, предупреждаю, если ты к следующему разу грамоте не научишься, оставлю дома! Предупреждаю!
Но, должно быть, начальник и сам понимал слабость своих угроз, потому что запросы на Фокина приходили на таком уровне, что дома его оставить было просто невозможно. Фокин ездил на коронации, президентские выборы, один раз даже на чей-то национальный траур. Его тогда вызвали телеграммой за несколько часов до начала церемонии, да еще дома застать не могли, он куда-то в поле выехал тренировать свою тройку, так что буквально из-под Юрьева-Залесского оказался он в Копенгагене, откуда транзитом должен был следовать на самолете «Люфтганзы» еще куда-то, с пересадкой в Мадриде.
— Как же ты, Вася, выжил? — я его спрашивал.
— А возле лошадей, — заокал он, — я не пропаду. От них я ни на шаг и — спокоен. С лошадьми везде и почет и дорога. Тогда у Форда я работал (он начинал парад автомобилей, причем в экипаже, в котором нашего Лебедя еще в четвертом году на Чикагской выставке показывали), так мне предлагали: «Мистер Фокин, может, в театр или на Майами-Бич вас свозить?» Я говорю: «В театр лошадей с собой не поведешь, так что уж лучше я дома отдохну».
— Ну, как он вообще?
— Форд-то?
Фокин махнул рукой:
— Скуповат. На овес не допросишься.
Спрашивал я у него и о том, как же это он без малейшего образования остался? Он ответил без объяснений: «Война». Ну,
а что до людей с высшим образованием, так ведь с кучерским образованием другого Фокина все равно не найдешь. И сейчас, на погрузке, невооруженным глазом видно было, что за Фокин. Помните, в сказке:Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
Все уздечки разорвали
И к Ивану прибежали.
Так и фокинская тройка грузчикам и на арканах не давалась. Но вот он сам свистнул и — «кони пляшут трепака». Это был человек с таким уникальным прирожденным чутьем к своему делу, что «образовывать» его просто нечего.
Следом за тройкой грузили пару призовых рысаков, с которыми ехал известный наездник, любимец публики Вукол Эрастович Р. Называть я его полностью не стану, хотя ничего плохого говорить о нем не собираюсь, но человек он знаете какой…
— Любезный, — окликнул он переводчика, — скажи-ка мне, любезный, ты языками какими владеешь?
Переводчик, по обыкновению своему, вопроса сначала не понял, а потом сказал:
— Английским.
— И это все? — продолжал свои вопросы Вукол Эрастович.
Переводчик опять не сразу понял, но все-таки спустя немного сказал:
— Ну, по-французски, если нужно, смогу, пожалуй, объясниться.
— А немецкий?
— Вот немецкий ни слова не знаю.
Р., услышав это, такое лицо сделал, что переводчик просто всполошился:
— Но английский — свободно, свободно, вы знаете…
— Что ж, английский, — сказал Р., — один английский! В мое время молодые люди все, абсолютно все, языки знали как свои пять пальцев.
Переводчик стал перед ним просто извиняться за свой один только английский язык.
— Ну ничего, что ж делать, — отвечал Р. таким озабоченным тоном, будто языки для нас были главное, будто он сам в Англию отправлялся не на Королевский Приз ехать, а в парламенте речь держать, — ладно, сойдет, как говорится.
Переводчик ожил. Между тем Р. ему сказал:
— Прошу тебя, ты меня очень одолжишь, если попросишь агента — надеюсь, по крайней мере, на это запаса слов у тебя хватит, — чтобы он пива мне в каюту поставил.
Переводчик уж приналег на агента по-свойски, говорил «Шейкс-пир», еще чего-то говорил и в конце концов, видно, перестарался. Пришел к Вуколу Эрастовичу и доложил:
— Агент хочет знать, вам «Гиннес», «Лайт» или «Медиум»?
— Э, друг, — поморщился Р., — тебе самому, кажется, переводчик нужен. Ты и простого человеческого языка понять не можешь. Я же сказал тебе, сказал пи-ва, пива мне! Понял?
— Панове, на борт! Панове! — позвал тут, однако, старпом. — Через минуту отваливаем.
Делая буквально последний шаг по дебаркадеру, я вдруг услышал рядом голос, показавшийся мне знакомым.
— У вас просто настоящий конный ковчег.
Я обернулся и увидел, что это фельдшер, тот самый, что в горах нам дорогу показывал и в столицах не бывал. Он сопровождал лошадей с завода.
— Ну как, посмотрели теперь метро? — спросил я.
— Да нет же, — отвечал он, — от лошадей как же отойдешь. А у вас ковчег: все виды лошадей имеются.