Железо, ржавое железо

– Боже правый!

Долгими бессонными ночами, под стоны мучившегося язвой Ноукса, Редж мастурбировал, воображая обнаженную Марию Ивановну, чей образ иногда сливался с образом моей сестры. Иногда обе женщины представали как персонажи «Пира Валтасара», хотя эта гравюра из старой Библии давно уже утратила для него эротическую привлекательность и лишь напоминала о доме, о семье.

После разговора с Марией Ивановной он был совершенно раздавлен. Будущее представлялось Реджу пустым и никчемным, но он утешал себя тем, что после шести лет войны многим оно рисовалось таким же. В одном из горячечных видений, вызванных бессонницей, перед ним возник улыбающийся Уинстон Черчилль в котелке и галстуке-бабочке, с гаванской сигарой в углу улыбающегося рта. Толстыми растопыренными пальцами он показывал латинскую букву V. Жест, которым древние римляне приветствовали друг друга, правящий класс превратил в знак победы, а доктор Геббельс толковал как verloren. [59] Редж мечтал заткнуть эту сигару горящим концом в глотку негодяю Черчиллю. Ему не давали покоя хихикающие Черчилль и Сталин. Облизывая жирные пальцы, они уплетали молочного поросенка и обсуждали передел Европы. Редж считал своим долгом написать в самые крупные газеты и рассказать о соучастии Британии в массовом убийстве русских, но что толку – такое письмо никто не опубликует. Да он и не мастер на эти вещи, другое дело стихи – тут он мог похвастаться несколькими переводами из Лорки. Вспомнив об этом, Редж принялся сочинять что-то на почтовой бумаге, взятой у Ноукса. Он написал о безжалостном мече, имя которому Амор, но, перечитав, с отвращением разорвал листок. Ноукс видел, как Реджу скверно и как он подавлен, и старался разговорить его. Рассказывал, как скучает по своему крошечному огороду позади городского дома, где выращивает всякие коренья, и даже стал называть Реджа корешем, а в конце концов так расчувствовался, что выпалил:

59

Побежденный (нем.).

– Что за идиотизм держать человека все время взаперти! Пошли лучше прогуляемся.

Они вышли на палубу. Корабль приближался к Мессинскому проливу.

– Как ваша язва?

– Покоя не дает, иногда болит, будто ножом режут. Демобилизуюсь, придется операцию делать. Мне за это нашивка, как за ранение, полагается. Война во всем виновата.

Они поднялись на верхнюю палубу. Корабль не спеша продвигался в узких водах между Калабрией и Сицилией. Дул свежий весенний ветер.

– Сцилла и Харибда, – сказал Редж.

– Что-что?

– Сцилла – это шестиглавое чудовище на двенадцати лапах. Лает, как собака, а туловище опоясано псами с волчьими головами. А Харибда – чудовище, жившее на противоположном берегу под смоковницей, – трижды в день выпивала море, а затем извергала его назад. По преданию, именно здесь они и обитали.

– Где ты нахватался такой бредятины?

– У Гомера и Овидия. Именно это называется классическим образованием. Что вы вдруг скисли – язва беспокоит или образованных презираете?

– Образование у меня у самого есть. Но только всей этой ерунде меня не учили. В мирное время нужно военное образование получить, тогда быстрей карьеру сделаешь.

– Эта бредятина, как вы выразились, есть точный образ времени, в котором мы живем. Шестиглавые чудища, бесконечно плодящие волков.

– Белены объелись твои фантазеры.

– Все мы белены объелись.

– Слушай, кореш, все-таки странные мысли тебе в голову лезут.

Когда ночью проходили через Ионическое море, Ноукс с криком пробудился от ночного кошмара. Редж не спал.

– Что, опять язва?

– Приснилось, будто шестиглавое чудище грызет мои внутренности. Зря ты всякие ужасы мне рассказывал. Лучше помоги прикурить.

Пройдя остров Китиру и лавируя между Кикладами, они выходили в Эгейское море. Греки создали самые яркие образы чудовищ, предоставив будущему их материализовать. Они же изобрели логику. Два этих обстоятельства тесно связаны. Свесившись за борт, Редж наблюдал за бьющимися о корму волнами. Чарли Ноукс с удивлением отметил, что язва почти не дает о себе знать с тех пор, как ему приснился тот сон. Но тут на палубе появился майор Машук и приказал Реджу вернуться в каюту. Редж ответил, что не подчиняется приказам большевистских убийц. Майор Машук оскалил гнилые зубы, свидетельствовавшие о слабости советской стоматологии, и, подтолкнув его в спину, повторил приказ.

– Это, товарищ майор, острова Греческого архипелага, где пела и любила пылкая Сафо. А вы унаследовали от греков лишь изуродованный алфавит и извращенную сократовскую диалектику и пользуетесь ими для того, чтобы плодить монстров. Одним своим видом вы оскверняете этот дивный пейзаж. Убирайтесь с глаз долой, а не то я плюну вам в рожу.

Майор Машук взбеленился и полез на Реджа с кулаками. Но не тут-то было: Ноукс не для того столько лет прослужил в британской армии, чтобы равнодушно взирать на то, как чужак с сомнительными полномочиями бьет британского офицера. Он помнил визит последнего русского царя в Лондон.

– Отставить! – рявкнул Ноукс.

Майор Машук вздрогнул и смиренно попятился, словно перед ним возник воскресший царь собственной персоной, но прежде чем уйти, злорадно прошипел:

– Ревность, это все ревность. – Мария Ивановна, видно, успела пересказать ему их с Реджем тайные беседы о несостоятельности британцев, которые только и умеют, что махать кулаками после драки.

– Я бы тебя в карцере сгноил, да на вашей лоханке он не предусмотрен, – прорычал напоследок майор и удалился, потрясая кулаками.

– Шестиглавый ублюдок, – сказал Чарли Ноукс.

– Я ему покажу. Дайте срок, – встрепенулся вдруг Редж.

– Очередная бредовая идея?

– В Одессе я сойду на берег. Выясню, что там в действительности происходит.

– Я тебе сам могу сказать, что там происходит. Встречают с духовым оркестром, а на берегу снимают с них английское барахло и прямо в исподнем угоняют куда-то. Потом наших грузят, по крайней мере мы снова на это надеемся. Красивый город Одесса. Лестница там прямо к гавани спускается.

– Я сойду на берег.

– Не сойдешь. Русские запрещают.

– Я говорю по-русски, меня пропустят. Мир должен узнать правду.

– То, что там происходит, это их собачье дело. Не суйся туда, послушай старика. Пожалеешь потом. В странные времена мы живем.

– В чудовищные времена.

– Тут я с тобой не могу не согласиться.

Ранней весной поредевшая группа Дэна пересекла Польшу, а может, и Восточную Пруссию и, следуя вдоль чехословацкой границы, достигла Украины. То ли во Вчорае, то ли в Жутро им пришлось надолго застрять – у рядового Кроссбоу началось заражение крови. Рядовой Шоукросс никак не мог решиться ампутировать омертвевшие пальцы. Сам он страдал от поноса после того, как съел вареные побеги бука. Кроссбоу стонал, лежа на грязном диване в заброшенном, полном крыс деревенском доме. На кухне стояла крысоловка, но никакой приманки, кроме гноящихся пальцев рядового Кроссбоу, не предвиделось. Шоукросс так и не решился ампутировать пальцы Кроссбоу – его последние силы ушли на пережевывание буковых прутьев. Дэн нашел дохлую крысу и решил использовать ее как наживку. Лед на речушке недалеко от хутора взломала поваленная ветром ель. Там он промерз около часа, выудил только двух плотвичек и голавля. Сварили их целиком, но Кроссбоу даже есть не мог. Он бредил, бормоча что-то про детскую лошадку, которую выточил его отец-плотник, а когда у нее отломалась нога, отца уже не было в живых, чтоб починить. Все понимали, что недолго ему осталось мучиться. Рядовой Эванс изнемогал от расстройства желудка. У рядового Тимсона, далеко не красавца, лицо покрылось нарывами.

Раньше они боялись, что их настигнет группа полковника Хебблтуэйта, – теперь они об этом мечтали. Без офицера трудно было решить, что делать с рядовым Кроссбоу. О военвраче капитане Морли, который наверняка шел нога в ногу с полковником, теперь грезили как о спасителе. Но никто из своих не встретился им по пути на юго-восток только разрозненные группы побитых немцев да редкие русские грузовики, которые шли в противоположном направлении. А что, если немцев разместили в другом месте и все их товарищи остались в лагере? Едят себе свиную тушенку и спокойно ожидают отправки на Запад. Или, может, русские успели переправить их в Москву, под крылышко посольств? Сидят там в тепле, слушают по радио новости об окончании войны, икрой угощаются. А может, никого уже и в живых нет.

Наутро, проснувшись, они увидели застывшую гримасу боли на мертвом лице Кроссбоу. Похоронить его не было возможности: чтобы вырыть могилу в мерзлой земле, понадобился бы пневматический бур. Тело накрыли старыми мешками и положили на заднем дворе, предварительно сняв медальон, удостоверяющий личность. Следовало бы похоронить его по христианскому обряду, но среди них не было верующих. Рядовой Шоу-кросс произнес нечто вроде молитвы, звучавшей примерно так:

– О Боже Всемогущий, если ты есть, пусть он спит спокойно. На земле он натерпелся сполна. И если ты есть и слышишь нас, дай оставшимся в живых силы дойти до конца. – После паузы он заговорил стихами: