Железом по белому

Взгляд, брошенный майором на Вольфа, яснее ясного говорил о том, каких именно дикарей он имеет в виду.

Шнееландцев.

Возможно, майор уже видит голову Вольфа на стене своего кабинета…

— Не бойтесь, мой юный друг, ваша голова меня не интересует. Никакого удовольствия от ее получения: пойманный, скрученный, беспомощный юнец, почти мальчик… Что можно будет вспомнить при взгляде на нее? Ничего. А вот ваш пальчик я, пожалуй, сохраню. Этакий небольшой сувенир, чтобы помнить, с каких пустяков иногда начинается возрождение государства…

Майор остро взглянул на Вольфа:

— Отдаю должное изобретательности вашего престарелого стратега. Неплохо придумано… для белоземельца: заманить в ловушку фюнмаркские войска, разбить их неожиданным ударом — и перейти Мюррей, отрезая кусок территории. Ведь других войск там нет. Однако вы просчитались, дорогие мои стратеги: мы раскусили вашу несложную задачку. Во-первых, теперь мы будем атаковать гораздо, гораздо большими силами, с которыми не справятся ваши егеря, даже всем полком. А подмога подойти не успеет: ближайшие ваши части находятся минимум в дневном переходе. Ну и во-вторых… Впрочем, не будем об этом: как говорили древние эстцы — и у стен есть уши. Могу только сказать, что вас ожидает сюрприз.

Майор подмигнул и встал:

— Ну что там, Ян?

— Отряд готов, господин майор.

— Ну что ж, мой юный друг, вам придется наслаждаться нашим гостеприимством еще некоторое время. Ян.

Вольфа совершенно негостеприимно сдернули с табурета и заломили руки за спину, связывая до боли знакомой веревкой.

3

И снова здравствуй, уже знакомая камера…

Юношу бросили на тот же самый матрас — Вольф сдержанно зашипел, ударившись покалеченной рукой о стену — после чего захлопнули дверь, оставив в полной темноте, со связанными руками.

Вольф перевернулся на бок и посмотрел в непроглядную тьму. Говорят, у узников от долгого сидения в темноте развивается очень острое зрение, настолько, что даже в полной темноте они могут ясно различать детали обстановки помещения. К сожалению, он просидел здесь не так долго — в историях об узниках что-то говорилось о двадцати годах — отчего не мог разглядеть ничего, кроме тонких полосок света, пробивающихся сквозь щели между дверью и косяком. Впрочем, и они были ненамного тоньше волоса, так что различить, что тут есть в этой камере, не представлялись возможным.

Хотя на что тут смотреть? Юноша мог поклясться, что здесь нет ни меча, который можно достать из ножен и перерезать лезвием веревки, ни других железяк с острыми краями — да и острых краев, сделанных из других материалов — ни бутылок, которые можно разбить, чтобы получить осколки, ни свечей, о пламя которых можно пережечь веревки, словом, решительно ничего из того, что герой приключенческого романа непременно обнаружил бы и использовал для побега.

Похоже, здешние тюремщики совершенно не интересуются литературой.

А бежать Вольфу нужно. Он — должен.

Потому что первое, что придет в голову юноше, под пытками предавшего — будем честными, это предательство — своих друзей, своих однополчан, свою страну, наконец, так вот, первое, что придет ему в голову — это побег. Бежать, чтобы предупредить о том, что план маленькой победоносной войны раскрыт и нужно что-то делать. Иначе маленькая война окажется победоносной совсем не для того, кто ее планировал.

Бежать, бежать, бежать…

Но сначала — веревки.

Вольф изогнул шею и нащупал щекой край погона. Повел головой так, чтобы ухватить погон ртом, подцепить зубами небольшой выступ — и осторожно вытянуть из погона узкую металлическую полоску с остро отточенными краями. Неслышно уронить ее на матрас, тихо, осторожно нашарить руками — и вот веревки с тихим скрипом поддаются лезвию. Одно за другим лопаются волокна, еще немного, еще…

Руки свободны.

Первый шаг на пути к свободе сделан.

Кто-то может сказать — какой в этом прок, если камера по-прежнему заперта, а ключей у тебя нет?

Все правильно. Ключей нет. Открыть камеру нельзя.

Значит, нужно подождать, когда ее откроют.

Глава 39

4

— Давай, поднимайсся, господин майор сказзал перевеззти тебя в другое мессто.

Ну что за невезение, с досадой подумал Вольф. Можно было немного подождать, и тогда его вывели бы и из камеры и из здания, причем сами и без всякого усилия с его, Вольфа, стороны. А сейчас — не получится. Один торопыга уже успел разрезать веревки, которыми был связан, так что спокойно выйти вместе с конвоиром — не получится, разрезанные веревки обязательно заметят.

Не зря отец всегда говорил: «Запомни, сынок, спешка нужна только в трех случаях: при ловле блох…». Остальные случаи отец никогда не называл, однако с возрастом Вольф и сам понял, что имелось в виду. А ведь здесь, в камере, ни блох, ни чужих жен не было, зачем, спрашивается, торопился?

Ничего не поделаешь, придется действовать немедленно.

Солдат — кажется, тот самый Ян, который задолжал Вольфу мизинец, в темноте было видно плохо — ухватил прижавшегося к стене мальчишку, вздернул на ноги…

Солдат еще успел удивиться тому, что в этот раз безвольное тело запуганного юнца качнулось как-то не так, как в прошлые разы, как-то не так двинулись плечи, как-то слишком свободно шевельнулись руки…

Боль тоже успел почувствовать.

А потом для него наступила темнота.

Нет, Вольф не убил конвоира. Несмотря не все уроки школы Черной сотни, он до сих пор не очень уверенно владел кулаками (да и из пистолетов стрелял средне), не настолько уверенно, чтобы одним ударом убить человека.

А вот вырубить — мог.

Конечно, у него была заостренная стальная пластина, но убить ее человека… Можно, конечно, но очень неудобно.

Склонившись над бесчувственным солдатом, Вольф, держа в руке пойманный на лету фонарь, тщательно обшарил карманы жертвы, переместив в свои найденный кошелек, кисет табака, короткую трубку… Потом он снял с пояса револьвер и длинный кинжал.

Наполовину достал его из ножен, коротко глянул на волнистое лезвие, потом поднес светильник к лицу…

Ян.