Желтая роза в её волосах

Вот, так всегда – когда не клюет, всегда тянет немного пофилософствовать.

Кстати, если вы никогда не рыбачили на Карибском море, и – при этом – не имеете крепких зачатков ихтиологических знаний, то и не пытайтесь. Мол, себе дороже. Здесь большинство рыбьего населения – создания крайне ядовитые и, вовсе, несъедобные, а некоторых из них и в руки брать не советую – ожог обеспечен. Даже я, проживший в этих краях целых два с половиной месяца, предпочитаю ловить только pezo, как их называют местные аборигены. Впрочем, я почему-то уверен, что это обычная молодь барракуды, хотя, могу и ошибаться…

Длинный зеленый поплавок, изготовленный из пера попугая, медленно пошел в сторону, покачнулся и уверенно утонул. Подсечка, короткая борьба, и длинная зеленая рыбина, широко разевая зубастую пасть, запрыгала по белому песку.

Это уже третья за утро. Право, недурно. Теперь можно, никуда не торопясь, перекурить.

Сан-Анхелино, наконец-таки, проснулся. Многочисленные женщины и мужчины заторопились куда-то по узким, мощеным диким, необработанным камнем улицам. Кто-то по делам, но большинство просто так – ради променада, пока не наступил полуденный зной, а, следовательно, и сиеста – сладкий послеобеденный сон где-нибудь в спасительной тени.

В бухту, надсадно подавая хриплые наглые гудки, ввалился грузный лесовоз «Кьянти», оставляя за собой радужные мазутные пятна и устойчивый запах керосина.

Рыба больше не клевала. Оранжевое, все еще утреннее и поэтому не особенно злобное солнышко, выглянуло из-за банановой рощи, что уютно расположилась у меня за спиной.

Оптический обман тут же приказал долго жить, меняя цвета и перспективы. И, вот, уже нежно-зеленое море было безжалостно разлучено с голубовато-лазурным небом: будто бы кто-то торопливо провел по прекрасному художественному полотну лезвием тупого ножа, оставляя где-то там, в немыслимой дали, грубый шрам – линию горизонта.

Нежное прохладное утро тихо и незаметно скончалось, родился новый тропический день – безжалостный в своей грядущей жаре…

Под Южными Созвездьями

Небо и море – одного цвета,Нет между ними – горизонта линии.Говорите, здесь всегда – Вечное лето?Плесните-ка – ещё – Мартини…Скорее всего, я тут зависну – надолго.Возможно, что и навсегда.Между тропиком Рака и тропиком Козерога,Говорят, медленно летят – года…Я зависну, не думая о хлебе насущном.Бананы и кокосы – падают прямо в руки – всегда.Сиеста – многочасовая. И Любовь, говорят, места эти посещает —Разборчиво, иногда…Что ещё надо – чтобы подбить Итоги?То ли всей Жизни, то ли – только – Её проявлениям частным?Вдруг, здесь навсегда останусь, подражая многим?Счастливым – в конечном итоге. Или – несчастным…Вдруг, год проспав, объевшись цветками лотоса,Я вернусь, всё же, в свой Мир – прежний?Где метели метут – целый год – без роздыха.Всё метут и метут – без бонусов на Надежду.Вернусь к той девчонке – с глазами серыми.Словно, та вода – в знакомом роднике.Со словами – на удивленье – несмелыми,Что родились – негаданно нежданно – в этом тропическом далеке…А вечерами зимними, хмурыми, промозглыми,Что сразу наступают – по окончанию короткого лета,Я буду ей рассказывать – веками нескончаемыми, долгими —О тех местах, где небо и море – одного цвета…

Так случилось, что обратно пошли только через одиннадцать месяцев с небольшим. Вдвоём с Фьордом. Доктор Мюллер заживо сгорел в одной из славных карибских эскапад. Мари тоже умерла, как будто колодезная вода – в деревянном ведре – покрылась тонкой корочкой льда…

Не будем здесь об этом. Про это – роман целый надо писать. Напишу, в обязательном порядке. Честью клянусь. Тем не менее.

Посовещались и пошли в норвежский Берген.

«Кошка» была приписана к порту Барселоны. Да, собственно, какая разница? Хозяин яхты – доктор Мюллер – погиб. Да и все наследники его – также.

Решили, что в Бергене поставим «Кошку», оплатим стоянку на полгода вперёд, Власти известим, а дальше – не наше дело…

Еле Фьорда уговорил зайти в Синиш.

Пришли, встали к причалу отведённому, сошли на берег. Стали бабушку Наталью искать – нет нигде.

Парнишка местный подбежал, лопочет что-то, зовёт куда-то. Благо Фьорд, проплавав много лет по морям и океанам, превратился в самого натурального полиглота. Перевёл всё – пусть, и через пень-колоду.

Пришли на место. Кладбище – древней не бывает. На самом краюшке притулилась могилка скромная, табличка: – «Natali Ivanova 1932–2002». Ниже – текст на португальском языке.

Переписал я тщательно этот текст, через полгода, уже в Питере, мне его на русский перевели:

Жёлтое солнце в её волосах.Утро над быстрой рекой.И о безумных и радостных снахВетер поёт молодой.Жёлтое солнце в её волосах.Жаркий полуденный зной.И о мечтах, что сгорели в кострах,Ворон кричит надо мной.Синее море, жёлтый песок.Парус вдали – одинок.Ветер волну победить не смог,И загрустил, занемог.Жёлтая роза в её волосах.Кладбище. Звёздная ночь.И бригантина на всех парусахМчится от берега прочь.Камень коварен. Камень жесток.И словно в страшных снахМаленький, хрупкий, жёлтый цветокПлачет в её волосах…

Постояли, повздыхали, помянули. Утром дальше отправились.

Через шесть суток вошли в бухту Бергена.

Красиво, ничего не скажешь. Солнце в волнах яркую радугу запускает, на берегу домишки жёлто-красные выстоялись в ровные ряды.

– Эй, Фьорд! – говорю. – Посмотри, красота-то какая!

А Фьорд совсем в другую сторону смотрит. Там, на молу пирса, девчонка стоит невысокая, а рядом с ней – два пацана-погодка белобрысых, лет по восемь-десять.

– Прощай, Андреас! – Фьорд говорит. – «Кошку» сам поставишь.

И, как был, сиганул – в полной амуниции – за борт.

Пришвартовался я кое-как. Ткнулась «Кошка» бортом в шины резиновые, прибитые к причалу, да и замерла послушно. Умная – девочка.

Да, думаю, и мне, судя по всему, пора на Родину. И девчонка своя там ждёт, Фьордовой и не хуже совсем. И киндеров – пару…

Нева – грустит…И я грущу – за ней.И воздухе – тоска.Да и пребудем – с этим…Бывает всякоВ розовом рассвете.Бывает в Мире – Солнечных Теней…Бывает. Почему же – Ты – грустишь?Роняя слёзы – словно Мир закончен?И ветер, разогнав толпу на Площади,Вдруг, прилетел – к Тебе.И я с ним – лишь – к Тебе!!!

– Эй, Андреас! – Фьорд издали орёт, жену обнимая, а на каждом его плече сидит по мальчишке белобрысому. – Всегда и везде! А козлы те – не пройдут никогда!

И на правое плечо своё кивает, где татуировка Че Гевары – место быть имеет.

– Конечно, не пройдут! – отвечаю, на своего Че пальцем показывая, что на левом моём плече – живёт. – Никогда!

Барселона – Синиш – Сан-Анхелино – Берген – Санкт-Петербург, 2002–2007.

Радуга над городом

(Немного карибской мистики)

За массивным столом мореного дуба, щедро залитым прокисшим красным вином, икая и раскачиваясь из стороны в сторону, горько плакал старый одноухий гоблин. Он плакал об ушедшей навсегда молодости, о былой любви, затерявшейся где-то, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом…

И, словно бы вторя старику, сочувствуя и соглашаясь с ним, по просторному трактирному залу летела, как будто сама по себе, словно бы живя собственной жизнью, старинная каталонская баллада: