Желтые шторы, морская свинка и конец света
Шрифт:
А на Казюкас [3] Ясеневы из Риги приехать обещали, Лена говорила, ее папа хочет серию фотографий сделать. Вот тогда уж повеселимся…
Сценарист
Когда-то давным-давно, лет в пять, а то и раньше, Даша думала, что кино снимают очень просто: пристраиваются за кем-нибудь с камерой. Было чертовски обидно – у других в жизни случалось что угодно, хоть полет на драконе, хоть путешествие на парусном корабле, а у нее только дом да детский сад.
3
Казюкас (ярмарка
Вечерами Даша выбиралась из кровати и подглядывала сквозь щелястые дверные доски в гостиную. Экран отсюда был виден хорошо, но актеры только раскрывали рты и ничего не говорили – мама верила, что Даша спит, боялась ее разбудить и смотрела кино в наушниках. Никаких приключений там не было – просто взрослые разговоры, беготня и иногда драки, но маме нравилось. Даже про больницу как-то смотрела и хохотала – Даша и подсматривать-то не стала. Она боялась уколов.
Из-за этой больницы она себя и выдала – увидела камеру под потолком поликлиники и простодушно спросила: а что, их с мамой тоже в кино покажут? И то, как она сопротивлялась, когда кровь из пальца брали, увидят все?
Мама сначала не поняла, потом расхохоталась и объяснила, что все не так, кино снимают специально и там был не настоящий врач, а просто актер, как и в театре.
– Или как ты на утреннике, помнишь, зайцем была?
Истории в кино тоже не настоящие, их придумывают люди, которых мама называла сценаристами.
– Сценарий пишут точно так же, как книжку, – втолковывала мама, – а потом актеры разыгрывают то, что там написано.
Она продолжала еще рассказывать, а Даша думала: ведь и те истории, в которые так хотелось попасть, на самом деле – выдумка. Почему-то она даже не разревелась, да и разговор вскоре перешел на будущие праздники и мороженое.
Мама повесила на дверь плакат – теперь щели были закрыты и смотреть кино по вечерам не получалось. Вскоре сделали ремонт и поставили новую дверь. Даша не расстроилась – подглядывать все равно расхотелось.
Теперь вечерами она просто лежала в кровати и думала. Мечтала, вспоминала день, тихонько разговаривала с игрушками. Сны приходили не сразу. Тяжелые и неторопливые, усаживались рядом с кроватью, вздыхали, долго вытаскивали из рюкзаков и пакетов что-нибудь подходящее, то, что будет сниться этой ночью.
Иногда забегали легкие сны, похожие на фей из мультиков. От них сразу засыпалось, даже во время дождя, когда капли барабанили по железу – тюк-тюк… Тюканье слышалось и в ясные ночи, мама говорила – птицы. Бояться нечего, просто птицы прохаживаются по крыше, ты же их не боишься? Вот и засыпай.
Но то были не птицы.
Даша догадалась еще тогда, когда мама рассказала про сценаристов, – так стучала пишущая машинка.
У прабабушки была такая, нашли, когда кладовку разбирали, а потом развлекались – пытались печатать. Ничего не получилось, мама сказала, что лента высохла.
Машинку вытащили на лестницу, она долго чернела в углу, потом исчезла. Говорили, будто ее забрала соседка.
Машинку уволок Сценарист. Он сидел на чердаке и упорно стучал по клавишам. Это было нелегко, Даша пробовала: тугие! Не то что на клавиатуре кнопки нажимать.
«Девочка Даша не спит», – отстукивала машинка. Сценарист был маленький, ростом чуть ниже Даши, головастый, большеглазый, с длинными и очень
тонкими руками. Уши у него были острые, как у кота, а между ушами виднелись рожки. Хвост тоже был, его она увидела не сразу, Сценарист на нем сидел.«Даша смотрит на меня, – продолжал Сценарист. – Даша бродит по чердаку и не знает выхода».
Она и правда не знала. Обычно чердак запирали на висячий замок. Лишь однажды, выходя из квартиры, Даша вдруг заметила, что дверь открыта, и рванула вверх по лестнице. Она успела войти, увидеть пыльное окно, скошенный потолок и темные углы, а было ли что-то в углах, уже не разглядела – мама вытащила ее прочь и отругала.
Сценарист сидел в самой глубине чердака, не в углу, а там, куда вели спрятанные в темноте тайные проходы. Он удобно устроился: у него был стол на толстых ногах, машинка, большая красная кружка с кофе и кресло. Желтоватые листы громоздились кривыми башнями на столе, сползали, падали. Даше хотелось прочитать, что же он пишет, но она боялась и темноты, и круглых глаз, и пальцев, длинных и тонких, как паучьи лапы.
А он все стучал и стучал по клавишам. Бледный, блеклый, словно его нарисовали простым карандашом, а раскрасить не успели. На него так и тянуло смотреть, но с каждой секундой становилось страшнее и страшнее, и вот уже Даша несется прочь, не разбирая дороги.
А выхода нет, чердак оказывается огромным, как замок, тут и там виднеются лестницы, коридоры, галереи. Окошко, кажется, совсем заросло камнем, его нет, и двери тоже нет. Нет ни лучика света, кроме желтенькой лампы, под которой сидит Сценарист и все стучит, стучит по клавишам – тюк-тюк-тюк…
…Иногда она просыпалась на этом, иногда в тот миг, когда Сценарист поднимал на нее глаза-блюдца, а бывало, что стоило заслышать стук машинки, как сон улетучивался начисто.
Врач советовала больше гулять, меньше смотреть телевизор и не играть в компьютерные игры. Телевизора у них с мамой вообще не было, к компьютеру Дашу пускали редко, а кино она разлюбила.
Дни, которые описывал Сценарист, были скучнее тихого часа. Он старался, иногда отстукивал: «Даша идет на прогулку в парк» или «Идут пускать мыльные пузыри». Они шли в парк или тратили бутылочку мыльного раствора на то, чтоб выпустить пузыри в компании таких же людей с бутылочками. Потом покупали еду, возвращались домой, ужинали. Все по написанному.
Наверное, у него тоже лента пересыхала или просто портилась. Может, кончалась бумага, а купить ее там, где мама покупала бумагу для принтера, он не мог – кто его в магазин пустит?
Сценарист вздыхал и отправлялся по домам и помойкам искать нужные вещи. И жизнь начинала крутиться сама собой – мама получала премию, и они ехали отдыхать, в театре ставили новую сказку, на улицах гремел праздник, приходили посылки с подарками, мама вдруг затевала торт и звала в гости соседских девочек. Потом все затихало, а с чердака снова доносилось «тюк-тюк».
Даша знала, какие дни идут по сценарию, а какие – так.
А потом забыла.
И немудрено было забыть – ей стукнуло шесть, а потом и семь, она пошла в школу.
Мама сменила работу, чуть не вышла замуж, но передумала. «И слава богу!» – говорила она, вспоминая об этом романе. Бабушка качала головой: «Упустила… Девчонка безотцовщиной растет!» Даша соглашалась с мамой – слава богу.
Она не безотцовщина, отец у нее есть, просто в Англии. Шлет деньги и иногда подарки. Жена у него высокая, некрасивая, но веселая. Детей у них нет.