Желтый дом. Том 1

В сегодняшнем номере комсомольской газеты опубликован отчет о съезде комсомола в одной маленькой союзной республике, в которой население не более двух миллионов человек. Вот несколько цифр из отчета. Более двухсот тысяч комсомольцев являются участниками Всесоюзного Ленинского зачета по теме «Решения XXV съезда КПСС — в жизнь». В сети комсомольской политической учебы занято более тысячи пятисот пропагандистов. Они ведут кружки и семинары, в которых занимается более пятидесяти тысяч юношей и девушек. И это — только по комсомольцам. И это — только по маленькой республике. А если учесть все слои населения и всю страну! А если учесть все формы идеологической работы — вечерние университеты марксизма-ленинизма, комсомольские школы, газеты, журналы, школьные уроки, лекции, радио, телевидение... Не играет роли, как люди к этому относятся про себя или в беседах с близкими. Важно тут одно: они постоянно находятся в мощном поле идеологического воздействия, и, как бы они к нему ни относились, они так или иначе суть частицы в этом поле, они от него имеют определенный заряд, положение, ориентацию и т.д. Они не могут покинуть это идеологическое поле просто физически. Будучи создано однажды, это идеологическое поле воспроизводится, расширяется, укрепляется, становится более профессиональным и эффективным. Да, именно более эффективным. Это, пожалуй, единственная сфера производства, в которой мы не имеем конкурентов! И это не случайно, ибо это — основная сфера производства этого общества. Подчеркиваю, основная задача этого общества — создание внутри себя и вокруг себя идеологического поля. Остальное все есть лишь средство для этого. У нас даже заводы существуют для того, чтобы было где воспитывать «нового человека», а не наоборот. Марксистский тезис о примате материального производства над общественным сознанием здесь оказывается вопиюще ложным. Здесь примат идеологов перед всеми прочими сферами жизни не подлежит сомнению. Но здесь идеология не есть нечто идеальное. Здесь это есть материальное бытие в неизмеримо более правильном смысле, чем «материальное производство». Подсчитай, сколько сил тратит общество на собрания, заседания, съезды, конференции, занятия кружков и семинаров, на газетную болтовню, на торжественные шествия и т. д. и т. п., и ты будешь потрясен огромностью полученных величин. Даже наша могучая армия создается и укрепляется с одной целью — сохранить этот идеологический угар и распространить его на всю планету. И преступно недооценивать идеологическую опасность, которую мы несем миру!

Чтоб путь к успеху не был долог И чтоб не сбился ты с пути, Тебе покажет идеолог, Куда положено идти. А если ты шагнешь не в ногу, Потянет в сторону тебя, К нему примчится на подмогу С Лубянки рота кагэбят.

Каждый день ленинской вахты — ударный

Входя в наш институт, первым делом увидишь на глухой стене большой лестничной площадки огромные позолоченные буквы «Советский мыслитель». Так называется наша стенная газета — неотъемлемый атрибут всякого советского учреждения. Под золотыми буквами висит сама стенгазета, выпущенная еще месяца два назад к празднику. На первом заглавном листке изображен Ленин (судя по гигантской черепушке и поднятой руке), а рядом с ним — таинственные кроваво-красные слова: в ДНИ ВСЕНАРОДНОГО ТОРЖЕСТВА ПРОДОЛЖАЕТСЯ УДАРНАЯ ПРАЗДНИЧНАЯ ВАХТА. На прочих листах мелькают красиво вырисованные заголовки статей:

С ПОЛНОЙ ОТДАЧЕЙ

В ТВОРЧЕСКОМ ПОИСКЕ

УВЕРЕННОЙ ПОСТУПЬЮ

ВО ИМЯ НАРОДНОГО СЧАСТЬЯ

РАБОТАТЬ БЕЗ ОТСТАЮЩИХ

РЕЗЕРВЫ — В ДЕЙСТВИЕ

ПРАВОФЛАНГОВЫЕ В СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ СОРЕВНОВАНИИ

К НОВЫМ РУБЕЖАМ

ВОЖАК МОЛОДЕЖИ

ПЯТИЛЕТКА НА МАРШЕ и т. п.

Под заголовком В ТВОРЧЕСКОМ ПОИСКЕ фотография самого директора, академика Петина. Он дает интервью заведующему производственным отделом стенгазеты, очень прогрессивному и критически настроенному ученому, доктору наук Булыге. Под заголовком ПРАВОФЛАНГОВЫЕ... фотография ведущего параноика нашего сектора, доктора наук Смирнящева, который в пьяном виде поклялся поднять несуществующую советскую логику на уровень мировых достижений. Под заголовком ВОЖАК МОЛОДЕЖИ фото секретаря комсомольского бюро института, молодого карьериста и проходимца. Вожак сфотографирован в профиль — это его любимая поза. Институтские остряки утверждают, что он тренируется занять освободившееся после разоблачения Сталина место рядом с классиками. И шансы у него на это есть, ибо он облысел еще до окончания факультета. Правда, лысеть он начал с затылка. Но это ничего не значит. Говорят, сам Ленин начал лысеть тоже с затылка. В отделе САТИРЫ И ЮМОРА несколько карикатур, в центре которых изображена синяя бутылка, а в ней — красная рожа признанного институтского алкоголика Шубина. В общем, не газета, а материализованная скука и серость. А говорят, что когда-то в институте выходила мощная стенгазета; слухи о ней доходили и до факультета. Но мне так и не удалось увидеть ни одного из тех талантливых и острых номеров. Думаю, что в этих разговорах больше преувеличения, чем истины.

На лестничной площадке каждое утро тебя неизменно встречает КГБ. КГБ это не Комитет государственной безопасности, а инициалы заведующей отделом кадров института Клавдии Григорьевны Быковой. Она стоит неподалеку от стола, на котором лежат книги прихода-ухода сотрудников, и круглыми всевидящими глазами смотрит сквозь спешащих и заискивающе хихикающих мелких сотрудников. Она ждет звонка, чтобы забрать книги и унести их к себе в отдел кадров, отделенный от прочего внешнего мира железной дверью с окошечком. После этого она будет ждать робких постукиваний в это окошечко и трепетных извинений по поводу опозданий. И неумолимо требовать объяснительных записок, просмотренных и подписанных заведующими секторами или их заместителями. Меня она ненавидит пролетарским чутьем бывшей ткачихи (?) и смотрит на меня как на классового врага, как на проводника тлетворных влияний, в общем — как на потенциального диссидента. И каждый раз, когда она замечает меня, ее физиономия выражает безмерное удивление: мол, как этот негодяй ухитрился пролезть в наше идеологически выдержанное и непорочное учреждение?! А началось с того, что однажды я высказал сомнение относительно ее пролетарского происхождения. Не может быть, сказал я ребятам на малой лестничной площадке, чтобы с таким задом — и ткачиха. Наверняка в райкоме комсомола начинала. Мое подозрение подтвердилось. И вместо того чтобы по достоинству оценить мой комплимент насчет ее фигуры, она одарила меня непреходящей ненавистью. И мне она не прощает опоздания даже на сотую долю секунды. Моя рука может уже протянуться к той страничке книги прихода-ухода, где вписано мое имя, но, если при этом прозвенел звонок, книга уплывает из-под моего носа за железную дверь отдела кадров, и я начинаю лихорадочно искать Труса (это заведующий сектором) или Смирнящева (это его заместитель), ибо размер моего опоздания будет исчисляться временем сдачи объяснительной записки.

Расписавшись в книге прихода-ухода (на сей раз я не опоздал) и скользнув безразличным взглядом по выдающемуся заду КГБ, я исчезаю долой с ее немигающих глаз в узком коридоре, ведущем на малую лестничную площадку. Тут около научного кабинета вокруг умнейшей дуры института Тормошилкиной, недавно защитившей докторскую диссертацию по Джордано Бруно, столпилась группа мыслящих дур института, еще и не помышляющих о докторской. Тормошилкина стоит и вещает с таким видом, будто она сама горит на костре за передовые убеждения и героически переносит муки. При моем приближении дуры умолкают, из чего я делаю вывод, что они трепались об интимных тряпках, а не об идеях, ибо Тормошилкина недавно была в Париже.

Дверь в отдел борьбы с антикоммунизмом приоткрыта. В щель виден сверкающий глаз Тваржинской, самого непримиримого и темпераментного борца с врагами марксизма и ревизионистами. Она стоит на страже и бдит. Мне показалось, что она прислушивается к разглагольствованиям Тормошилкиной. Навстречу мне плетется сотрудник сектора философии естествознания Качурин. Меня он не любит и проходит мимо, не здороваясь. Дело в том, что раньше он был единственным сотрудником института, носившим длинные волосы и бороду. Пришел я и затмил его красотой своей бороды и кудрей. И он бороду сбрил, а волосы отрастил еще длиннее моих. Они теперь жирными и жиденькими прядями болтаются у него чуть ли не до пояса. По образованию Качурин физик-теоретик. В силу выдающейся бездарности был оттуда вытолкнут к нам в аспирантуру. И здесь вовсю расцвел его талант трепача на модные темы современной науки. Он начал такие штучки откалывать, что даже видавшие виды философские зубры посинели от зависти. И его слегка одернули — подловили на чем-то и, по слухам, заставили стать стукачом. После этого его стали выпускать за границу, где он имел успех среди французских маоистов.

Когда я поравнялся с кабинетом секретаря партбюро, навстречу мне с круглыми от ужаса глазами вылетела Вирусик, ведущая сплетница института. Как ее звать и чем она занимается официально, известно лишь в отделе кадров. Как, набросилась на меня Вирусик, так ты ничего не знаешь?! Снимают! Кого?? Да ты что, с Луны свалился? Директора!! И она умчалась дальше разносить эту сплетню. Особенность Вирусика состоит в том, что, несясь в одну сторону коридора, она разносит одну сплетню, а возвращаясь обратно — противоположную. И потому ее сплетни всегда подтверждаются. Не успел я дойти до малой площадки, как меня обогнала Вирусик, бросив на ходу, что директор уходит в ЦК с повышением.

Перед самым выходом из коридора на малую площадку меня обошла группа явных институтских евреев-антисемитов, из которых недавно создали особый сектор по борьбе с международным сионизмом. Но руководство сектором поручили все же настоящему антисемиту Ежову, который не скрывает того, что, по его мнению, самый опасный элемент в институте — его подчиненные. Это не помешало, однако, руководимому им сектору включиться в борьбу за звание правофлангового в соцсоревновании.

На малой площадке уже собралась теплая компания — председатель ДОСААФ Добронравов, крупнейший бездельник института, Юра из иностранного отдела, штатный офицер КГБ, Учитель, несколько аспирантов и Вадим, правая рука Смирнящева. Я задержался с ними выкурить сигарету. И между прочим выдал им свою проблему: как правильно писать — абосрать или абасрать? Вадим тут же заявил, что я незнаком с современной логикой, ибо не учитываю всех возможностей. А таковых четыре: обо... оба... або... аба... Дело не в этом, сказал я. Какая правильная? На площадке разгорелся дикий спор. Я направился в комнату сектора — показаться Смирнящеву, ведущему параноику сектора, мечтающему поднять несуществующую советскую логику на уровень мировых достижений. Смирнящев стоял посредине комнаты. Штаны у него мешком отвисали почти до колен, а снизу были укорочены почти до тех же колен. Огромный лоб был откинут вверх, к потолку. На диване сидел один из моих подопечных психов — Реформатор. Реформатор уличал Смирнящева в непонимании азов логики, а Смирнящев скрипел в потолок что-то насчет материальной импликации. Увидев меня, Реформатор смолк. Я извинился, сказал, что занят, что меня вызывают в дирекцию, и выскочил обратно на площадку.

В этот день весь институт с остервенением обсуждал поставленную мною проблему. Поразительно то, что во всем институте не смогли за весь рабочий день отыскать ни одной статьи и книги, где встречалось бы это слово. А Реформатор меня подстерег около Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Почему Пушкина? Репина, Сурикова, Васнецова и прочих основателей соцреализма — это еще куда ни шло. Но Пушкина... Он же рисовал плохо. Именно в этот момент меня и сцапал Реформатор. Я вот тут подсчитал, сказал он, что можно высвободить десять миллионов человек для отдаленных районов страны и великих строек коммунизма, если...

Тимофей Иванович

Был у нас в группе студент Тимка Квасов. Серый до такой степени, что его как будто бы и совсем не было. Даже наши безмерно серые наставники каждый раз, когда мы сдавали экзамены и зачеты, с большим удивлением замечали его существование. Уже на втором курсе потихоньку пролез он в бюро комсомола факультета и вступил в кандидаты партии, а на последнем курсе был членом партии и членом партбюро курса. Собирал партийные взносы и ведал бумажками. Само собой разумеется, его оставили в аспирантуре. Но поскольку он был серости выдающейся, его отправили в самую пошлую и глупую аспирантуру, а именно — на кафедру истории философии народов СССР. И тему диссертации ему подобрали подходящую — про некоего бурятского просветителя, у которого Тимка Квасов должен был обнаружить зачатки философского понятия материи и материалистического решения основного вопроса философии. Еще до окончания аспирантуры Тимка так же незаметно, как он делал все свои делишки, исчез. Мы о нем сразу же забыли, тем более мы его как-то вообще не помнили и до этого. Во время защиты диссертации мы узнали, что он пристроился где-то в районе аппарата ЦК. Потом о нем опять несколько лет не было ничего слышно. Потом в партийных и философских журналах стали появляться за его подписью невзрачные заметки. Наконец, в журнале «Коммунист» появилась его полновесная статья об актуальных проблемах идеологической борьбы в современной науке. И Тимка Квасов сразу превратился в Тимофея Ивановича. При звуке его имени наши институтские чины и холуи стали вздрагивать, изображать на мордах благоговение, вытягивать руки по швам и слегка изгибаться вперед. Любопытно, шестьдесят лет прошло после революции, а дореволюционные позы возрождаются в том же виде.

Очевидно, они в природе человека, а не классов. Тимка Квасов стал важной фигурой в аппарате ЦК, заместителем самого Митрофана Лукича, курирует от ЦК гуманитарные институты АН, и наш институт — в первую очередь. Сегодня он прибыл на партийное собрание. Институтские холуи буквально под ручки несли его от черной персональной «Волги» до стола президиума собрания. С распростертыми объятиями к лифту ринулся встречать его сам Петин. Я в это время околачивался на большой площадке. Квасов сделал вид, что не заметил меня.