Жена-беглянка

Получалось плохо.

А потом Мэт взял меня за руку и повёл к лифту.

Серый мрамор коридора. Стук каблуков. Стаккато сердца. Шаг в полутьму дверного проёма… За спиной сухо клацнул замок, и я вцепилась в ремешок сумки, как в спасательный круг.

Из маленькой прихожей было видно, что окна комнаты выходят на рекламный щит. Бело-голубой свет озарял номер, мертвенной лужей разливаясь у наших ног.

Мэт повесил пиджак на вешалку и мягко притянул меня к себе. Его щёки и лоб отдавали потусторонней бледностью, глаза горели холодными огнями, и в них, как рыбки в аквариуме, трепетали мои отражения.

Хлоп.

Клатч стукнул Мэта по животу, и я осознала, что с силой прижимаю руки к груди.

— Ты дрожишь, как в первый раз.

Кажется он и сам понял, что шутка не удалась. Криво улыбнулся. И вдруг отстранил меня, вгляделся в лицо:

— Правда первый раз?

И что мне стоило сказать "Да"?

Может, он из тех, кто не любит возиться с девственницами.

Так нет же! Честно помотала головой.

Мэт улыбнулся. Осторожно разжал мои пальцы, стиснувшие несчастный ремешок.

— Совсем ледышка. Пойдём, налью тебе чего-нибудь согревающего.

Номер у обладателя "Кселора" и модного суб-кольца оказался вполне обыкновенный. Встроенный шкаф, стол с двумя узкими креслами, в углу у окна деревянный ящик в стиле ретро — длинные ножки, скруглённые углы, тёмная стеклянная вставка. Даже балкона не было.

Мэт не стал зажигать свет, и я мысленно сказала ему "спасибо". В неземном неоново-туманном сиянии всё казалось проще, почти нестрашно — словно понарошку.

Пока Мэт колдовал у ящика на ножках, оказавшегося баром, я стояла посреди комнаты, не зная, куда себя деть, и старательно отводила глаза от большой двуспальной кровати, застеленной тёмно-зелёным покрывалом.

Сейчас бы капельку веселья!

Но вино тоже подойдёт.

Мэт звякнул своим бокалом о мой и сказал то, что я ждала и боялась услышать весь вечер:

— За нас.

Глоток…

Он распустил галстук, бросил на кресло, расстегнул верхние пуговицы рубашки… И на этом остановился. С наслаждением повёл шеей.

Дыши, сказала я себе. И сделала второй глоток, побольше.

Щелчок пальцев — суб-кольцо отозвалось короткой вспышкой, — и из ящика полилась негромкая мелодия. Стеклянная вставка замигала огоньками.

— В бар встроен музыкальный автомат, представляешь? Этой штуке место в музее.

И песня звучала старая. Грудной, чуть надтреснутый женский голос пел о большой любви и звёздах в ночи над городом.

— За любовь и звёзды.

Мэт отпил и поставил на стол свой бокал, потом мой. Положил мои руки себе на плечи.

— Под эту музыку нужно танцевать.

Всё-таки условности — великое благо. Его объятья в прихожей смутили меня, если не сказать испугали. Но стоило назвать объятья танцем, и страх ушёл.

Мы танцевали, почти как в клубе, только сейчас под моими ладонями был не плотный пиджачный твид, а хлопок, шелковистый от примеси субстантов, и такой тонкий, что я ощущала тепло и гладкость кожи моего партнёра, упругую крепость его мускулов. И это было приятно.

— Всё-таки старые песни удивительно мелодичны, — заметил Мэт. — И Гранле был редкий мелодист.

Гранле-младший. Внук надуйского короля вальсов.

— Ты знаешь, что он был безответно влюблён в Дину Карар?

Актриса и певица. Самая яркая звезда середины нашего столетия.

— Она вышла замуж за миллионера Плойзиуса, и в честь свадьбы Гранле преподнёс ей в подарок новую песню "Все звёзды гаснут".

— Жестоко, — сказала я.

— Он сел за рояль, исполнил своё сочинение, а потом сжёг инструмент вместе с нотами. Один импульс зла — и бах!

— Серьёзно?

— Дина Карар писала об этом в своих мемуарах. Те, кто слышал песню, назвали её гениальной. Дина просила восстановить ноты, но Гранле отказался.

— Ты читал мемуары Дины Карар?

— Я полон сюрпризов, — глаза Мэта озорно блеснули.

А в сумрачной комнате звучал голос угасшей звезды:

Я так тебя ждала,

и ты пришёл,

Среди пустынных дней

меня нашёл,

И я тебя узнала

в тот же час,

И ночь своим плащом

укрыла нас…

Сейчас я ощущала всё гораздо волнительней и ярче, чем в клубе. Невесомые поцелуи на лице и шее, давление ладоней, скользящих от талии к лопаткам и обратно. Под кожей разливалось тепло, тягучее и сладкое, как мёд, и я перестала понимать, чего боялась.

Наши губы встретились. Мэт целовал не спеша, чуть покачивая меня в такт мелодии, и я закрыла глаза, растворяясь в блаженной истоме. Под веками пульсировала тьма, я падала и парила, замирая в невесомости, уступала и тянулась навстречу. Открывалась, отдавалась поцелуям, которые становились всё смелее и глубже. Что-то случилось с чувством равновесия, и я обвила руками шею Мэта, потому что боялась не устоять на ногах.

С тихим стрёкотом раскрылся замочек у меня на спине. Музыка ещё звучала, и пальцы Мэта пробежали по обнажённой коже, как по струнам. Одно воздушное касание — но меня прострелило разрядом удовольствия, как будто сорвало пробку с тщательно закупоренного сосуда. Тело выгнулось само, вплотную прижимаясь к Мэту, а он вдруг прихватил зубами мою нижнюю губу.

И всё завертелось.

Моё платье полетело в изножье кровати, его рубашка в изголовье, зелёное покрывало — на пол. Были прохладные простыни, горячий Мэт и половодье новых ощущений. Непривычных и в то же время таких естественных. Не страшно, не стыдно, а хорошо… Я и не думала, что так бывает, со мной точно нет. Я пыталась сказать об этом, не знаю зачем, но слова сгорали в огне наших поцелуев.

Кажется, Мэт не слишком поверил в мою опытность, потому что поначалу был очень осторожен. А потом… Тьма и свет понесли нас, мы летели на качелях ночи всё выше, над огнями города до самых звёзд, и Мэт вдруг выдохнул: "У тебя звёзды в глазах!.."

Глава 5. Утро

В пепельном сумраке комната казалась миражом. Смутные очертания шкафа и двери в ванную. Пещерный зев прихожей. На тумбочке — тёмное пятно хронометра с болотными огнями часов и минут.

Сознание ещё пребывало в полусне, голова гудела, свинцовые веки норовили сомкнуться вновь. И что меня разбудило — в такую-то рань?..

Неожиданно цифры на табло обрели чёткость.

Ничего себе рань — десятый час!

Но почему так темно?

С трудом перевернулась на другой бок, чтобы посмотреть в окно. Взгляд упал на вторую тумбочку с таким же хронометром — и меня словно молнией прошило! Увиделось: вот я устраиваю голову на груди Мэта, улыбаясь мысли, до чего уютно, оказывается, засыпать в мужских объятьях. Смотрю сквозь ресницы, как свечение из окна серебрит надпись "Ариго" на ярлычке под воротом его рубашки, как рассеянно мерцают цифры сквозь тонкую ткань.