Жена без срока годности

— Ты свое счастье… — я не стала материться, хотя и очень хотелось, потому что все сводилось к тому, что он его действительно проебал.

Я не озвучила этот глагол, потому что по глазам видела, что Лебедев полностью с моим выводом согласен. Что есть, то есть — что было, то не изменишь. Ну а что будет, то нужно планировать, но у меня нет сил на то, чтобы давать всем вторые шансы. Разве они заслужили их, бросив меня со своими детьми? Оба!

— Поезд ушел, самолет улетел, и не надо, Андрюш, так на меня смотреть!

— А если хочется? Смотреть именно так. И не только смотреть. И кроме твоего жуткого эгоизма ничего не удерживает тебя от того, чтобы пожить со мной. Мне без разницы где.

— Знаешь, ты мне мем из интернета напоминаешь, — перегнулась я через стол, но с его твердым лбом, к счастью, не встретилась. — Там совет женщинам дают. Настоящий мужчина — это не тот, кто подарил кольцо, не тот, кто предложил жить вместе, не тот, от кого у вас ребенок, а тот, который ради вас изменил свой привычный образ жизни. Пытаешься быть настоящим, да?

— Я все изменил ради тебя… И скажи, что это было не так, — потянулся он через стол руками и поймал мои, которые лежали на самом краю. Пришлось их вытянуть, чтобы Андрей сел на свой стул.

— Не скажу. Скажу лишь то, что потом ты решил вернуться к привычному образу жизни. В этот момент ты и перестал быть для меня настоящим мужчиной.

— А кто тогда по твоим мемам настоящая женщина? Та, которая тупо стоит на своем? Ты ради меня ничем не пожертвовала.

— Потому что жертва не я, жертва ты. Знаешь, как определить жертву? Спросите у человека, кто виноват в его проблемах, и если он назовет всех, кроме себя…

— Я не снимаю с себя ответственность, — перебил Андрей и сильнее сжал мне пальцы, до боли, до электрических разрядов прямо в сердце. — Только ты не отрицай, пожалуйста, того факта, что на нашей семье крест поставил именно твой эгоизм. И он же не дает нашей семье восстановиться.

— А есть что восстанавливать? Есть что-то, кроме розовой бумажки? Без бумажки ты букашка, но с бумажкой ты не обязательно семья.

— Я не прошу от тебя бумажку. Я ничего от тебя не прошу, кроме совместных завтраков. Хочешь, я сначала буду на них просто приходить, если ты не хочешь делить со мной постель?

— Знаешь, огласи, пожалуйста, весь список того, что ты не будешь делать, будучи моим мужем. Андрей, ты понимаешь, что выглядишь полным недоумком?

— В твоих глазах? Ну… — он хмыкнул. — Похоже, я всегда таким был, но это не помешало тебе подарить мне девственность, стать матерью моего единственного ребенка и… Записать на меня трех чужих детей. Наверное, действительно проделать все это ты могла только с исключительным недоумком. Потому что ты сама дура, Марина!

Андрей так резко отпустил мои пальцы, что я чуть не шарахнула ладонями по столу, точно по натянутой коже бубна.

— Неужели ты думаешь, что я бы на все это пошел, если бы не любил тебя? Какая еще сила могла заставить меня во все это ввязаться?

— Сделать что-то хорошее в жизни? Плохая причина?

— Я уже сделал что-то хорошее в жизни, принес тебе конспекты и выпил твой дурацкий морс. Что ты в него подмешала? Что я двадцать пять лет, как пьяный?

— Это был грипп. Свинной. Ну, или птичий. Или два в одном: ты поступил как свинья и улетел зимовать в северные страны, как гусь ощипанный. Ну чего ты от меня ждешь?

— Поцелуя. Утреннего. Все мужики его ждут. Кто говорит, что не ждет — врет.

Я рассмеялась — этот врун меня доведет, точно!

— Не так громко, Марина. Детей разбудишь.

— Им уже вставать давно пора!

— А у тебя завтрак для них готов?

— Хлопья с молоком. Я никогда не готовила русский завтрак. Американский вариант меня устраивал более чем. Правда, производители хлопьев когда-то давно, говорят, приличную сумму отвалили американским ученым, чтобы те подтвердили, что для детей — это оптимальный завтрак. Для работающих родителей — уж точно.

— Но сейчас ты не работаешь.

— И что? Должна начать кашеварить? Нет, я не готовлю, Андрей. Я плохая жена. Так что… Боюсь тебя разочаровать.

— Не получится. Я уже во всем и всех разочаровался, так что дно тебе не пробить. Пожалуйста, Марина. Я сниму квартирку в Долине, буду вас навещать… Мне как бы полгода надо прожить в Штатах, чтобы гринку восстановили без вопросов.

— Нас? Нет уж, это твои дети. И как же твой бизнес?

— Ну, он работает и без меня… Может, сумею что-то в Штатах замутить.

— Не получится. Эта ниша занята израильтянами и украинцами — тебя не пустят. И вообще — не солидно как-то торговать китайской гречкой… О, я персов ещё забыла. Это вообще страшные люди, — рассмеялась я тихо и перешла на заговорщический шепот. — Они в школе читали Достоевского и Толстого. Не в оригинале, к счастью, а то вообще не знаю, что бы с ними делала. Твой сын, кстати, был тайно влюблен в иранскую девочку по имени Ава. Любовь, правда, закончилась, когда в третьем классе он вдруг стал ей по плечо. Так вот ее мама очень сокрушалась, что здесь в школах мало читают. Конечно, говорила она, в пятнадцать понять, о чем вообще “Преступление и наказание” невозможно, зато мы знает, что есть такие писатели, как Достоевский и Толстой, и можем их прочитать в сознательном возрасте, а наши дети не будут ничего этого читать, потому что к литературе могут приобщить только в школе через кнут… А я предпочитаю, знаешь ли, пряник. Видела в своей жизни много подлецов, читавших в школе Толстого и войну, и мир… Знаешь, Андрей, твое место здесь, мое — там, вот и весь ответ. Ну зачем тебе восстанавливать гринку? Тебе Америка не нужна. Не нужна, — повторила я по слогам. — Настолько не нужна, что вместе с ней оказались ненужными жена и сын.

— Ты постоянно это проговариваешь, чтобы, упаси боже, не начать в этом сомневаться? — проговорил Лебедев пафосно.

— Я не сомневаюсь. Я факты под сомнения не ставлю. Я не гуманитарий. А ты торгаш, так подсчитай, сколько финансов тебе понадобится на жизнь в Штатах. Может, не стоит оно того?

— Оно, может, и не стоит, а вот она, — ткнул он пальцем в меня. — Более чем. Я ведь сам могу детям турвизу сделать.

— Ну можешь и что?

— Ничего, Марина. Просто я могу так же жить с ними в Штатах, если ты считаешь, что там детям лучше.

— Там всем лучше. И не в Штатах, а в Калифорнии. Я не американка, я — калифорнийка, это две больше разницы. Мы, кажется, уже можем спорить с нью-йоркерами, чьи эмигранты круче. Короче, я научилась уважать чужую культуру и чужие границы, получила прекрасную прививку от национализма, и то, что ты называешь эгоизмом, всего лишь требование уважения ко мне как к личности со своими собственными желаниями. Тут не я эгоистка, посмотри в зеркало и увидишь настоящего эгоиста. Хочешь жить в Америке — живи. Кто я такая, чтобы что-то тебе запретить, но не смей шантажировать меня желанием жить рядом. Мне ничего не помешает даже в одной квартире с тобой не встречаться. Питерское коммунальное наследие, знаешь ли.