Жена из России

– Телефонный народ по тебе просто истосковался, трезвонят без перерыва и совершенно замучили мать, - сообщил Бертил младшему ребенку.
– Откуда у тебя столько знакомых девушек? По-моему, даже если каждый день знакомиться на улицах, подобного количества не наскрести... Или это названивают одни и те же? Тогда почему они так рвутся поговорить с тобой и увидеть тебя? Откуда этакое нетерпение?

Хуан, услышав о муках матери, по обыкновению захохотал, заявил, что он любит девочек и не всем же быть столь терпеливыми, как его отец, и отбыл домой спасать Кончиту от девичьей настырности. А Берт со Свеном сели отправлять ответы. Одним - вежливый отказ, другим - любезное предложение писать. И той скуластенькой в том числе.

Мама Берта своего отношения к намерению единственного сына никак не выражала. Только однажды мимоходом, вскользь заметила:

– Ты хочешь снова переписать свою жизнь... Очарованная душа... Я надеюсь, ты все-таки больше никуда не уедешь из Стокгольма.

– Ну, разумеется, - ласково отозвался Берт.
– Я уже не так молод, чтобы продолжать бродить по свету без угла без двора. Обоснуюсь здесь надолго, наверное, теперь навсегда. Только съезжу напоследок ненадолго в Россию... Я там еще никогда не был. А переписать жизнь заново невозможно, ма. Я просто хочу начать ее вновь, в который раз. Начинать можно сколько угодно. Вот заканчивать приходится лишь единожды. Попробую в очередной раз попасть в тему... И вообще, по-моему, я - человек второй половины жизни.

Свен и Хуан продолжали преданно помогать отцу в обработке писем. Теперь их стало значительно меньше, жить было легче... Некоторых претенденток на сердце и руку военного моряка сыновья иногда отвергали тотчас, со всей допустимой решительностью.

– Нет, эта не годится!
– вдруг громко заявлял Свен.
– Трое детей, непонятная профессия - культуролог, и очень плохие зубы!

– Ну, зубы - это поправимо, - смеялся Хуан.
– Только вот па придется раскошелиться на хорошего протезиста. А вот эта слишком худая! Какой-то мусорный, помойный экземпляр. Такая тебе не подойдет абсолютно точно!

– Почему?
– слабо сопротивлялся Берт.
– Я как раз люблю худых...

– Да-а? Ну, ты даешь!
– в изумлении дружно, хором пропели оба сына.
– А как же наши матери?..

И растопырили свои еще по-детски любопытные ушки в ожидании ответа.

Бертил на секунду смешался: сыновья были абсолютно правы - у них крупномасштабные матери. А он действительно любил худых женщин и выбирал именно таких. Но ему удивительно не везло...

Эллен в молодости напоминала столбик, а Кончита вообще выглядела как законченная дистрофичка. Дефекты своей фигуры она умело скрывала пышными юбками, складками и оборками, так что многие даже не догадывались, какое тощенькое создание прячется под этими яркими и впечатляющими одеждами. Кончита, несмотря на испанскую звонкость и громкость, была очень неглупая женщина и хорошо понимала, что свои недостатки нужно знать куда лучше, чем достоинства. И добивалась удивительного эффекта, превращаясь в сувенирное подарочное издание.

– Извращенный вкус, - каждый раз спокойно, но со вздохом констатировала мама Берта, познакомившись с очередной костлявой избранницей сына.

Что же делать, если Бертилу нравились именно кощейки...

Но едва они выходили замуж за Бертила и рожали ему сыновей, дважды случалось одно и то же: эти палки-выручалки, его верные тощие жены на глазах превращались в немыслимых толстух с необъятными формами, и Бертилу приходилось спешно менять все их туалеты. Увы... И потом просыпаться рядом с ними поутру становилось крайне неприятно... Ему уже ничего от них не хотелось, и крупногабаритные жены упорно, каждая по очереди, начинали подозревать его в импотенции. Или сваливать все на издержки нордического темперамента. Что поделаешь - природа! Север! Холодные ветра и течения...

– Ну, зачем я, дура, вышла за тебя замуж?
– патетически и театрально кричала часто по утрам еще юная Кончита.
– А самое главное, в этой стране все такие! У вас здесь нельзя обзавестись даже мало-мальски приличным любовником! Сплошные ледышки, не способные ни на что! Надо поговорить с Эллен... Неужели ты всегда был таким? А впрочем, почему я удивляюсь? Самой Эллен тоже ничего особенного не нужно. Бедная я, бедная! Ведь мой любимый дядя намекал мне на эти подробности, когда я окончательно сошла с ума и выскочила за тебя по молодости и по глупости замуж! Но как ты был привлекателен двадцать лет назад! Ты разбил мне жизнь!

– Счастье, что не глаз, - заметил однажды Берт.

Он не переносил ее ложной патетики и театральщины.

Кончита засмеялась.

– И все-таки, несмотря ни на что, ты ужасно мил! И это меня оправдывает. И Эллен тоже. А, кстати, ты знаешь, что мужчине столько лет, на сколько он может? У вас одни молодые старики! Да, непонятно, что я у вас столько времени делаю... Прямо пропадаю заживо! А твои бесконечные собаки и кошки? Я давно обалдела от их количества!

Кончита до сих пор говорила "у вас", очевидно, считая, что до сих пор находится в обожаемом Мадриде. И как всегда, понесла какую-то чушь... Остановить ее словоизлияния было попросту невозможно. Бертил старался не раздражаться и терпеливо выслушивал ее до конца. Пока в один прекрасный день не понял, что больше слушать не в состоянии. И разошелся.

Но Кончита и после развода не перестала петь и смеяться. А по утрам, по-прежнему приплясывая, вылетала из дома. Очевидно, на поиски настоящего любовника.

Маша полюбила заезжать к Инне Иванне на Сухаревку. Включала телевизор и внимательно выслушивала сообщения об очередной серии войн, убийств, грабежей, пожаров, землетрясений и наводнений. Других новостных блоков в России больше не существовало.

– "Если хочешь сойти с ума, лучше способа нет..." - прокомментировал телевидение в телефонном разговоре с дочкой отец, вспомнив любимый шлягер.
– Трудно жить без руки или ноги, а без головы легко!

– Выключи эти страшилки-пугалки!
– наконец, не выдержав, закричала мать.
– Немедленно! Мне вредно это видеть и слышать. После них не хочется ничего на свете! А мне и так осталось жить два понедельника!

– Ну, мама, перестань!
– взмолилась Маша.

Она терпеть не могла постоянных напоминаний матери о ее якобы давно наступившей старости и близкой смерти. Отец придерживался того же мнения о себе. У родителей в последнее время это превратилось в манию.

Инна Иванна внимательно оглядела дочку. Смотрин она не упускала никогда, поскольку дочкиных одеяний не одобряла ни при какой погоде.

– А это кепи ты одолжила у мэра? И надолго?

– Ты хочешь такое же?

Еще один оценивающий взгляд.

– Да нет...
– задумчиво отказалась мать.
– Мне уже не по возрасту.

– Но он же носит!
– логично заметила Маня.
– А градоначальник, мне кажется, постарше тебя не на один год.

– Что дозволено мэру, то не дозволено горожанину!
– заявила Инна Иванна.
– Если ты снова присосалась к телевизору, я пойду наверх!

И мать поднялась по лестнице на второй этаж квартирки - всегда тихий, полутемный и чуточку таинственный. Из маленького высокого окна струился почти неземной свет, до потолка можно было запросто дотронуться рукой даже не с Машиным ростом... и хотелось оставаться здесь как можно дольше, оторвавшись от всего существующего, забыв его и наплевав на все происходящее за этими стенами.

В глазах у Мани уже рябило и пестрело от лиц депутатов, громогласно и завораживающе суливших другую, совершенно прекрасную жизнь в новой, иначе обустроенной и бодро шагающей в великое завтра стране по имени Россия. Слушать их почему-то казалось слишком приятно и увлекательно. Интрига раскручивалась на глазах. Обещалки и увлекалки обладали чудовищной магнетической силой. Пока еще депутаты не начинали дебошей и драк в зале Думы. РОДы - разговор, объяснение, драка - появились немного позже. Политическая стилистика потрясала сначала своей вкрадчивостью, а потом - низостью и откровенностью. Впрочем, обогащение депутатов поражало значительно сильнее их словоблудия и лицемерия.