Жена Кукловода

В отдельной палате с телевизором всегда стояли живые цветы. Розы… желтые розы. Руслан всегда дарил их. А еще подарил новую куклу – немного смешную, в белом коротком халатике медсестрички, белой шапочке на белокурых волосах и широко распахнутыми голубыми глазами. Она сидела на тумбочке, прислонившись к вазе с цветами.

Руслан забрал Людмилу домой холодным и пасмурным мартовским днем. Падали тяжелые хлопья мокрого, насквозь пропитанного водой снега, и Нева еще лежала подо льдом, но город уже просыпался от зимнего, тяжелого как смерть, сна. И она чувствовала то же самое.

Глава 20

«Засыпая, мы никогда не знаем наверняка – сможем ли проснуться. Каждый вечер я со страхом закрываю глаза. Вдруг та темнота, что так жадно меня обнимает, – навсегда?»

Черные по белому. Буквы, буквы, много букв. Они складываются в строчки, в абзацы, в тысячи знаков с пробелами, в авторские листы. Затейливая вязь черных закорючек на белом экране волшебным образом становится картинками, образами, мыслями, героями. А потом Людмила отпускает их на свободу. Блоггер – странное слово, она не любит себя так называть.

Противный пронзительный писк таймера оторвал Людмилу от экрана ноутбука.

Пора глотать таблетки. Она с сожалением отодвинула столик на колесиках, потерла затекшие запястья. Острая кромка давит, но погружаясь в свой выдуманный мир, она перестает чувствовать боль. И не только в запястьях.

За два месяца, что прошли с операции, Людмила привыкла к боли, как к чему-то неизбежному и постоянному. Сжилась с ней, свыклась. Когда-то боль могла быть приятной. Теперь – тупая, постоянная, засевшая в груди как ржавый осколок, изматывает и мучает. Лекарства снимают боль ненадолго. Но она приходит снова и снова.

Людмила не жалуется. Руслан и так просто помешался на ее здоровье, превратил его в культ. Эта удушающая, неусыпная забота - вина за то, что случилось. Бесполезно убеждать, что Игра была решением обоих, что это Людмила вовремя не сказала о недомогании и не использовала стоп-слова.

Людмила чувствовала, как постепенно начинает ненавидеть свою болезнь и немощность. Не могла видеть эту участливую жалость в глазах мужа, слышать его постоянные вопросы:

– Что болит? Как болит? Где болит? Сделать укол? Ты выпила лекарство?

И иногда жалела, что не умерла тогда, в студии. Потому что то, во что превратилась ее жизнь теперь, не стоило ничего.

Но вспоминала счастливые слезы Антошки в больничной палате и страх в его глазах. И стыдилась себя.

Людмила с досадой прихлопнула ладонью ненавистный таймер, высыпала на ладонь таблетки и капсулы из пластикового стаканчика: на наклейке надпись «День» неразборчивым почерком Руслана. Запила водой, помыла стакан и поставила в сушку. Тщательно протерла капли воды с мойки.

В прихожей хлопнула дверь, сердито, сильнее, чем обычно. Портфель шлепнулся об пол.

– Антоша? Случилось что?

Сын протопал через зал к себе, буркнул:

– Нормуль.

Дверь в комнату закрылась, не оставляя шансов на разговор по душам.

Людмила прислушалась. Включил ноутбук, что-то бурчит себе под нос. Расслышала обрывки: «Опять этот Чернов… не победить». Поняла, что речь идет об областном фотоконкурсе. Как жаль, что Анна улетела со Шталем в Швейцарию! Теперь сыну даже не с кем посоветоваться. Конечно, можно было позвонить, но Людмила чувствовала – подруге вовсе не до Антошкиных проблем.

Осторожно постучала.

– Мам, не сейчас!

Упрямец. Вылитый папочка.

Решительно открыла дверь. Вошла и села на постель.

– Выкладывай.

Возмущенное пыхтение, сердитый взгляд исподлобья.

– Давай-давай. Нечего дуться как мышь на крупу.

– Вот.

Антошка сунул ей в руки планшет.

« Для участия во втором туре областного конкурса фотографии «Мой неповторимый Город» отобраны следующие работы…»

Дальше шел список имен, среди которых Людмила разглядела: «Сикорский А. 15 лет».

Непонимающе посмотрела на сына.

– Так это замечательно! Чего злишься?

– Дальше читай, кто со мной, видишь? В моей группе до восемнадцати лет? Петька Чернов!

Антошка стукнул кулаком по столу от досады.

Петр Чернов с первых дней был его вечным соперником во всех конкурсах. Его папа был главой администрации Октябрьского района, и победы, мягко говоря, нечестными.

– Это капец. Такой шанс получить стипендию в Праге накрылся…

Антошка чуть не плакал.

Людмиле хотелось ободрить сына, пообещать, что все будет хорошо. Но это значило бы солгать ему.

Вечером, когда Руслан пришел с работы, и вся семья собралась в зале перед телевизором, она произнесла:

– Антон вошел в финал областного конкурса. Главный приз какой помнишь?

В груди стало больно от дурного предчувствия, будто закрутились острые шестеренки, царапая до крови.

Руслан оторвался от телевизора, потер лоб и виновато спросил:

– Не очень… Какой?

Антон возмущенно хмыкнул.

– Стипендия в Пражской академии! И мне ее не видать. А Петьке она нафиг сдалась? Он бездарь!

– Почему не видать?

Людмила пристально посмотрела на мужа. То ли действительно не понимает, то ли просто делает вид? И то и другое было обидно.

Боль в груди стала сильнее и острее, она несколько раз сжала и разжала пальцы на левой руке. Руслан немедленно отреагировал – вскочил и метнулся на кухню, за лекарствами.

– Сейчас обезболю… потерпи, родная.

– Я в порядке! Потом, сейчас разговор о другом…

– Разговор может подождать. Главное – твое здоровье. Рукав закатай.

Руслан уже стоял рядом со шприцем, одноразовой спиртовой салфеткой в одной руке и

жгутом в другой.

– Сын, помоги.

Антошка нахмурился, но промолчал и взял в руки резиновую полоску.

Людмила подтянула рукав толстовки и отвернулась, чтобы не видеть, как игла входит в ее тело. Она всегда всем существом ненавидела уколы. А их уже было столько…

– Кулаком поработай… вена уходит.

Мерзкое ощущение от иглы, протыкающей упругую стенку сосуда, легкое головокружение от обезболивающего. Боль отступила, растаяла. Но не ушла. Она никогда не уходит насовсем.