Жена Кукловода
Шрифт:
В отдельной палате с телевизором всегда стояли живые цветы. Розы… желтые розы. Руслан всегда дарил их. А еще подарил новую куклу – немного смешную, в белом коротком халатике медсестрички, белой шапочке на белокурых волосах и широко распахнутыми голубыми глазами. Она сидела на тумбочке, прислонившись к вазе с цветами.
Руслан забрал Людмилу домой холодным и пасмурным мартовским днем. Падали тяжелые хлопья мокрого, насквозь пропитанного водой снега, и Нева еще лежала подо льдом, но город уже просыпался от зимнего, тяжелого как смерть, сна. И она чувствовала то
Глава 20
«Засыпая, мы никогда не знаем наверняка – сможем ли проснуться. Каждый вечер я со страхом закрываю глаза. Вдруг та темнота, что так жадно меня обнимает, – навсегда?»
Черные по белому. Буквы, буквы, много букв. Они складываются в строчки, в абзацы, в тысячи знаков с пробелами, в авторские листы. Затейливая вязь черных закорючек на белом экране волшебным образом становится картинками, образами, мыслями, героями. А потом Людмила отпускает их на свободу. Блоггер – странное слово, она не любит себя так называть.
Противный пронзительный писк таймера оторвал Людмилу от экрана ноутбука.
Пора глотать таблетки. Она с сожалением отодвинула столик на колесиках, потерла затекшие запястья. Острая кромка давит, но погружаясь в свой выдуманный мир, она перестает чувствовать боль. И не только в запястьях.
За два месяца, что прошли с операции, Людмила привыкла к боли, как к чему-то неизбежному и постоянному. Сжилась с ней, свыклась. Когда-то боль могла быть приятной. Теперь – тупая, постоянная, засевшая в груди как ржавый осколок, изматывает и мучает. Лекарства снимают боль ненадолго. Но она приходит снова и снова.
Людмила не жалуется. Руслан и так просто помешался на ее здоровье, превратил его в культ. Эта удушающая, неусыпная забота - вина за то, что случилось. Бесполезно убеждать, что Игра была решением обоих, что это Людмила вовремя не сказала о недомогании и не использовала стоп-слова.
Людмила чувствовала, как постепенно начинает ненавидеть свою болезнь и немощность. Не могла видеть эту участливую жалость в глазах мужа, слышать его постоянные вопросы:
– Что болит? Как болит? Где болит? Сделать укол? Ты выпила лекарство?
И иногда жалела, что не умерла тогда, в студии. Потому что то, во что превратилась ее жизнь теперь, не стоило ничего.
Но вспоминала счастливые слезы Антошки в больничной палате и страх в его глазах. И стыдилась себя.
Людмила с досадой прихлопнула ладонью ненавистный таймер, высыпала на ладонь таблетки и капсулы из пластикового стаканчика: на наклейке надпись «День» неразборчивым почерком Руслана. Запила водой, помыла стакан и поставила в сушку. Тщательно протерла капли воды с мойки.
В прихожей хлопнула дверь, сердито, сильнее, чем обычно. Портфель шлепнулся об пол.
– Антоша? Случилось что?
Сын протопал через зал к себе, буркнул:
– Нормуль.
Дверь в комнату закрылась, не оставляя шансов на разговор по душам.
Людмила прислушалась. Включил ноутбук, что-то бурчит себе под нос. Расслышала обрывки: «Опять этот Чернов… не победить». Поняла, что речь
идет об областном фотоконкурсе. Как жаль, что Анна улетела со Шталем в Швейцарию! Теперь сыну даже не с кем посоветоваться. Конечно, можно было позвонить, но Людмила чувствовала – подруге вовсе не до Антошкиных проблем.Осторожно постучала.
– Мам, не сейчас!
Упрямец. Вылитый папочка.
Решительно открыла дверь. Вошла и села на постель.
– Выкладывай.
Возмущенное пыхтение, сердитый взгляд исподлобья.
– Давай-давай. Нечего дуться как мышь на крупу.
– Вот.
Антошка сунул ей в руки планшет.
« Для участия во втором туре областного конкурса фотографии «Мой неповторимый Город» отобраны следующие работы…»
Дальше шел список имен, среди которых Людмила разглядела: «Сикорский А. 15 лет».
Непонимающе посмотрела на сына.
– Так это замечательно! Чего злишься?
– Дальше читай, кто со мной, видишь? В моей группе до восемнадцати лет? Петька Чернов!
Антошка стукнул кулаком по столу от досады.
Петр Чернов с первых дней был его вечным соперником во всех конкурсах. Его папа был главой администрации Октябрьского района, и победы, мягко говоря, нечестными.
– Это капец. Такой шанс получить стипендию в Праге накрылся…
Антошка чуть не плакал.
Людмиле хотелось ободрить сына, пообещать, что все будет хорошо. Но это значило бы солгать ему.
Вечером, когда Руслан пришел с работы, и вся семья собралась в зале перед телевизором, она произнесла:
– Антон вошел в финал областного конкурса. Главный приз какой помнишь?
В груди стало больно от дурного предчувствия, будто закрутились острые шестеренки, царапая до крови.
Руслан оторвался от телевизора, потер лоб и виновато спросил:
– Не очень… Какой?
Антон возмущенно хмыкнул.
– Стипендия в Пражской академии! И мне ее не видать. А Петьке она нафиг сдалась? Он бездарь!
– Почему не видать?
Людмила пристально посмотрела на мужа. То ли действительно не понимает, то ли просто делает вид? И то и другое было обидно.
Боль в груди стала сильнее и острее, она несколько раз сжала и разжала пальцы на левой руке. Руслан немедленно отреагировал – вскочил и метнулся на кухню, за лекарствами.
– Сейчас обезболю… потерпи, родная.
– Я в порядке! Потом, сейчас разговор о другом…
– Разговор может подождать. Главное – твое здоровье. Рукав закатай.
Руслан уже стоял рядом со шприцем, одноразовой спиртовой салфеткой в одной руке и
жгутом в другой.
– Сын, помоги.
Антошка нахмурился, но промолчал и взял в руки резиновую полоску.
Людмила подтянула рукав толстовки и отвернулась, чтобы не видеть, как игла входит в ее тело. Она всегда всем существом ненавидела уколы. А их уже было столько…
– Кулаком поработай… вена уходит.
Мерзкое ощущение от иглы, протыкающей упругую стенку сосуда, легкое головокружение от обезболивающего. Боль отступила, растаяла. Но не ушла. Она никогда не уходит насовсем.