Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

– Разве вы не чувствуете усталости?

– Ну, голова, конечно, немного кружится, я ведь ничего не ела. Но сил у меня гораздо больше, чем было у тебя.

– Да, похоже, так оно и есть. Только вы способны пройти через подобные испытания. Мне так стыдно за себя…

– Я не имела в виду ничего такого. Обезболивающее снадобье наверняка стало лучше, вот в чем все дело. Просто порадуйся за своего мужа.

– Я рада за него. Он тоже будет очень доволен. А теперь вам надо немного отдохнуть.

– Конечно. Подопытному не следует много болтать после такого важного испытания. – Оцуги удовлетворенно закрыла глаза и погрузилась в безмятежную дрему.

Вскоре вернулся Сэйсю. Услышав шаги мужа, Каэ выскользнула из комнаты поприветствовать его.

– Как замечательно, что вы вернулись! Матушка только что очнулась.

– Хорошо.

– Она сказала, что этот опыт – большая удача.

– Почему это?

– Ну, в отличие от меня она не так слаба…

– Это вполне естественно.

– Что ей приготовить?

– Думаю, простая каша вполне подойдет.

Каэ сварила в кухне рис и вышла постирать. Почти всю прошлую ночь она не смыкала глаз, наблюдая за тем, как муж дремлет рядом с матерью, но отчего-то теперь, под плеск колодезной воды, чувствовала себя так, словно только что поднялась с постели после сладкого сна.

Она нисколько не сомневалась, что Оцуги спросит сына о том, как долго действовало обезболивающее снадобье и что Сэйсю даже не подумает солгать ей. Ему и в голову это не придет. Лекарь деликатностью не отличался и частенько бывал довольно резок со своими пациентами. Каэ представила себе, как он говорит: «Вы приняли снадобье вчера днем, матушка».

Она увидела, что забыла распороть шов одного из кимоно Кобэн, чтобы можно было постирать и расправить каждую полоску ткани в отдельности, и позвала на помощь золовку.

– Корит-тян, [44] не отнесешь матери кашу, маринованных слив и яичный желток? Я уверена, что она будет довольна, если за ней поухаживаешь ты, а не я. Мне надо успеть разложить эту ткань по доскам до того, как совсем стемнеет.

– Совсем стемнеет, говоришь? – с сомнением протянула Корику. На дворе стоял солнечный денек, можно сказать, невероятно светлый для ранней весны. Будь у Каэ целая куча белья, Корику поняла бы ее. Но в бадье плескалось всего несколько вещей – к полудню вполне можно закончить.

44

Уменьшительно-ласкательная форма обращения «Корику-сан».

– Да, до темноты. Такая ясная погода стояла, а теперь тучки собираются, надо поторапливаться.

Золовка удивленно взглянула на небо, но Каэ сделала вид, что не заметила этого.

– Сестрица… – начала было Корику, но оборвала себя на полуслове. – Ты сказала, кашу, сливы и желток? – Получив утвердительный ответ, она направилась в дом.

Еще один странный разговор состоялся, когда Корику принесла матери поднос с едой.

– Когда я приняла снадобье? – спросила Оцуги дочь.

– Вчера днем.

– Неужто? – озадаченно поглядела на нее Оцуги.

– Зачем мне лгать?

– И ты, и Умпэй-сан говорите, что это было вчера, значит, так оно и есть…

– А почему вы спрашиваете, матушка?

– Каэ сказала, что я проспала довольно долго, она, дескать, даже счет дням потеряла.

Корику промолчала. По щекам матери текли слезы обиды и разочарования.

13

Несколько месяцев спустя, ближе к началу лета, умерла Кобэн. Обычная простуда обернулась воспалением легких, и девочка ушла от них, словно ребенок, который убежал в поле за стрекозами и не вернулся. За полтора месяца до трагедии Каэ сделалась замкнутой. Она чувствовала, что тьма вокруг нее сгущается, а свет в ее жизни постепенно меркнет. При виде Кобэн в гробу мать окончательно погрузилась в пучину горя. Расставание далось нелегко. После того как тело предали сожжению, а маленькую урну с прахом захоронили под могильной плитой Ханаока у Пруда ирисов, Каэ уже не могла сдерживаться.

– Никто не может разделить страдания матери, пережившей свое дитя, кроме другой матери, которую постигло то же несчастье, – причитала она, слезы рекой текли на плечо Оцуги.

– Плачь, Каэ, плачь сколько сможешь. Когда слезы высохнут, одиночество станет невыносимым, и тебе захочется разорвать себя на куски, потому что горе будет все расти и расти, до тех пор пока ты уже не сумеешь его вместить. Не было ни дня после смерти Окацу, чтобы я не пожелала последовать за ней.

– То же самое может случиться и со мной. Теперь я знаю, каково вам пришлось. Когда я думаю о моей милой девочке, которая лежит совсем одна под ирисами, сердце мое разрывается от боли.

– Бедная моя Каэ!

– Матушка…

Теперь уже они обе плакали друг у друга на плече. Наблюдавший за этими объятиями ученик лекаря решил, что видит перед собой любящих мать и дочь. От взаимной вражды и ненависти не осталось и следа. Каэ ощущала, как слезы уносят с собой пропитанные горечью годы. И сейчас, когда свекровь проявила столько сострадания, она пожалела о том, что так долго ненавидела ее. Не была ли смерть Кобэн ценой, которую пришлось заплатить за эту ненависть? – подумалось ей, и слезы хлынули с новой силой.

Ни Оцуги, ни Каэ не заметили смотревшую на них Корику. Она глазам своим не могла поверить. Тридцати пяти лет от роду, Корику взяла на себя часть обязанностей своей престарелой матери и помогала Каэ. Ученики все прибывали и прибывали, поэтому пришлось построить для них еще одно жилище. Груз ответственности за уборку и стряпню лег на плечи Корику, без нее было никак не обойтись. Но в то же время она вела себя настолько тихо и скромно, так редко заявляла о себе, что почти никто не осознавал ее истинной роли.

Как и предсказывала Оцуги, через три месяца Каэ почувствовала себя полностью опустошенной. Горе, правда, не разрывало ее на части, и, вместо того, чтобы думать о смерти, она все чаще и чаще рыдала, и так до тех пор, пока глаза не начинали гореть огнем, а голова раскалываться от боли. Днем Каэ еще удавалось не обращать внимания на эти муки, которые она относила на счет своей скорби и одиночества; она молча промокала глаза и выполняла работу по дому, часто прикладывая руку ко лбу. Но по ночам физические и душевные страдания становились невыносимыми. Она ревела не переставая, по щекам ручьями бежали кровавые слезы. И только позже Каэ заметила, что из глаз ее течет вязкая желтоватая жидкость.

Когда Сэйсю не смог подняться, чтобы пойти на срочный вызов, у жены возникли подозрения, что он принимает снотворное, и она напрямую спросила его об этом:

– Вы пьете какое-то лекарство?

– Как ты догадалась?… Это снадобье, заменяющее снотворные пилюли. Оно снимает усталость и переутомление.

– С такими вещами не шутят. Если с вами что-то случится во сне, кто вам поможет, особенно если учесть, что вы никому не позволяете спать в своей комнате? Кроме того, представьте – привезли тяжелобольного, а вас не добудиться. Под угрозой ваша репутация!