Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем!

Он смотрел в окно, а меня относило ветром в сторону стены, где уже сидела волчица.

— Хочешь спасти людей? Перед лаской он не устоит… — послышался тихий голос волчицы. В вое разгулявшихся ветров я его едва слышала.

— А где мне ласку взять? — растерялась я, сражаясь с лютым ветром. У меня в лесу пока не было знакомых ласк. Ни ласк, ни хорьков, ни куниц…

— Лаской его, лаской, — тихо убеждала волчица, тревожно поглядывая и поджимая уши. Сама метель боялась гнева хозяина.

— А ласка точно выживет? — удивлялась я все больше и больше. — Просто жаль зверьком его мутузить!

— Поласкай его, — шептала перепуганная волчица. — Давненько он у нас так не лютовал.

— В чем? — спросила я, чувствуя, как меня просто сдувает с места. — В чем я должна его полоскать!

Мне кажется, она сейчас взвоет!

— Поласкать, нежить! — подсказывала волчица.

— Какая нежить? О чем ты? Какие зомби? Зачем мне их стирать! — не понимала я, борясь с ветром. — Да скажи ты уже нормально! Что делать!

— Приголубь его, — сдалась волчица.

— Какие зомби — голуби! — я едва не плакала. Мало того, что тут еще ветер, так еще и зомби — голуби. Я не понимаю! Нормально сказать нельзя?

— Потетешкай его! — рявкнул на ухо Буран. — Потетешкай зюзю…

Все. Я сдаюсь. Сколько людей замерзнет насмерть, если я не потетешкаю зюзю!

— Да тетешкай его! — требовали бессовестные звери.

— Это как вообще! Пусть несет свою зюзю! Как-нибудь оттетешкаю! Да что ж такое! — мне хотелось плакать. — Нормально скажите! Я не умеют тетешкать! Я даже не знаю, что это такое!

— Бедная девка, — послышался вздох Бурана. — Не тетешкал ее никто! Как росла — не ведомо! Мало пестовали ее!

— Нет, пестовали как раз достаточно! — выдохнула я, чувствуя себя пациентом дурдома.

— Так пестуй его! — на меня смотрели, как на умалишенную. — Чего стоишь!

— Я бы его «отпестила», — простонала я, чувствуя, что жизнь меня уже весьма оттетешкала и отпестила. — Чем мне его… эм… «пестить»?

— Люби его! О! — нашла слово волчица. — Лаской, любовью… Погладь… Он у нас это дело любит. Перед лаской устоять не может!

— Ах, вы про обнимашки? — с ужасом облегчения выдохнула я, глядя на Карачуна. Наконец-то мы друг друга поняли! Ну надо же! А сразу нельзя было сказать?

Так, осталось взять себя в руки и подойти к нему, пока не поздно. Не хочу представлять, что в лесу творится!

— Быстрее! — гнали меня Метель и Буран. Я подошла и робко погладила мужа по шубе. Чувство в душе было просто ужасное! Как можно гладить того, кого ненавидишь? Моя рука осторожно провела по его шубе еще раз.

Он словно не слышал меня и не видел. От него во все стороны расходился лютый мороз.

— Елиазар, — подсказывали мне мохнатые суфлеры.

— Елиазарушка, — прошептала я, чувствуя, как внутри меня все негодует. Дрожащая рука гладила его шубу. — Перестань…

Брррр! Не могу… Вот как можно гладить его, когда он…

— Перестань, прошу тебя, — прошептала я, беря его за ледяную руку. — Елиазарушка, хватит… Не надо людей морозить…

И тут случилось то, чего я никак не ожидала. Холод исчез. Рука стала теплой. А взгляд его прояснился.

— Елиазарушка, милый, — прошептала я, решив закрепить успех. Я гладила его огромную руку, стараясь не смотреть в глаза. — Прошу тебя… Не надо так…

Рука погладила меня по щеке. А я с удивлением распахнула глаза. Тут у мужика есть волшебная кнопочка, и не та, к которой мы, женщины, так привыкли? Ты его погладил и все? Вот так просто?

— Ну все, все, — гладила я руку, словно успокаивая. Кто ж тебя так сократил до Зюзи? Такое имя красивое… Елиазар…

— А то разбушевался тут, — прошептала я, пытаясь забыть хоть на мгновенье о том, кто передо мной. — Не надо, мой хороший…

Послышался глубокий вздох. Получилось! Мама! Получилось! Это как так?

— Подарки мои возьмешь? — послышался голос. А я боялась даже поднимать глаза.

— Возьму, Елиазарушка, — прошептала я, опустив глаза в пол. — Все возьму… Только не морозь…

Я услышала усмешку. А потом почувствовала, как меня потрепали по волосам. Опомнилась я только когда он исчез.

— Так, дайте мне подышать в моральный пакетик, — выдохнула я, садясь на снежную кровать. — У меня глаз дергается… Это ж надо?!

В ледяном зеркале отражались мои до сих пор квадратные глаза. В них стоял немой вопрос. Просто погладить… Нежно… Обнимашки и погладить…

В этот момент мне почему-то стало так жалко его. Это ж… Я прижала ладони к щекам, покачиваясь на месте.

— Накукуя ты в лес пришла? — послышался голос кукушки.

— Кукушки перелетные, — вспомнила я. И ведь правда! Я ни разу в лесу зимой кукушек не встречала!

— А медведи в спячку впадают… — согласился Буран. — Всю зиму спят… Лапу сосут…

— Почему просто погладить?! — все еще удивлялась я, видя, как хмурое и пасмурное небо сменилось ярко-малиновым закатом. Лес снова стал красивым, тихим, заснеженным и каким-то пушистым. Да-да, именно пушистым. На ветки налипло столько снега, что деревья стали клониться к земле.

— Потому что для древних богов все люди — дети… — вздохнул Буранушка. — Вот сколько тебе?

— Мне? Двадцать семь… Было бы… В марте, — заметила я, горько усмехнувшись. Никогда не думала, что я так скажу однажды.

— А он от сотворения мира здесь. Вот как ты думаешь? — вздохнул медведь. — Слышишь. Люди из лесу бегут… Видать все выбежали, раз птицы умолкли.

— Иванушка! — послышался надрывный женский голос. — Иванушка! Родненький!

— Замечательно! — встала я, слыша, как птицы уже несут весть. На меня опять налетели воробьи.

— Человек! Чивчивовек! Челомек! — атаковали меня со всех сторон, как мошкара. — Челомек-чек-чек!

— Дура! — басом прямо на ухо выдал кто-то из этой стаи. Я начинаю его обожать! Я хочу вычислить его и покормить. Лично!

— Так, собираемся! У нас еще один потеряшка. Потеряшка, который ищет потеряшку! — выдохнула я, понимая, что сидеть сложа руки нельзя!

— Иванушка! — кричал голос, пока я вытаскивала из-под кровати теплую одежду.

— Вы мне тут одежды принесли, — заметила я, выбирая вещи потеплее.