Женитьбы папаши Олифуса
Шрифт:
«Не везите ее сюда! — просил я. — Киньте ее в воду… Разве вы не видите, что это русалка? Не видите, что это морская дева? Не видите, что это сам черт?»
«Ну-ну, — сказал рулевой, — он точно помешался. Свяжите-ка этого парня и позовите лекаря».
В одну минуту меня скрутили и уложили на койку. Вскоре появился лекарь со своим ланцетом.
«Ничего страшного, — сказал он. — Просто мозговая горячка, только и всего. Сейчас сделаю ему хорошенькое кровопускание, и, если через три дня он не умрет, можно надеяться, что он поправится».
Дальше я ничего не помню, кроме боли в руке и
«Никого, не правда ли?»
И вся команда ответила:
«Никого».
«Ах, разбойник Олифус! Я обещаю, что высажу его на первый же берег, который нам встретится».
В момент этого приятного обещания я лишился чувств.
IX. ДОБЫЧА ЖЕМЧУГА
— Капитан сдержал слово: я пришел в себя на суше. Осведомившись, в какой части света нахожусь, в ответ я услышал, что трехмачтовое судно «Ян де Витт» Индийской компании, на котором я служил, проходило мимо Мадагаскара и оставило меня там.
Я пробыл на борту «Яна де Витта» три с половиной месяца; под своей подушкой я обнаружил сто сорок франков, которые как раз и составляли мое жалованье за этот срок.
Как видите, капитан действительно оказался славным малым. Он мог бы вычесть жалованье за один месяц, поскольку в течение месяца я ничего не делал.
За этот месяц, о котором я не помню ничего, судно подошло к острову Святой Елены, затем, обогнув мыс Доброй Надежды, бросило якорь в Таматаве, где меня и высадили на берег.
Поскольку я собирался обосноваться вовсе не в Таматаве, а в Индии, я спросил у хозяина дома, в котором меня оставили, как мне туда добраться. Оказия в Индию — большое событие в Таматаве, и он посоветовал мне перебраться на остров Сент-Мари, где такая возможность у меня появится скорее. Подходящее для меня судно отходило в Пуэнт-Ларре через неделю, и я решил, если раньше случай не представится, отплыть на этом судне.
Только одного я боялся, сударь, только одно обстоятельство могло замедлить мое выздоровление: мою жену могли случайно высадить на берег вместе со мной.
Сами понимаете, первую ночь меня терзал смертельный страх, при малейшем шуме я говорил себе: «Ну, все! Это Бюшольд!» — и лоб мой покрывался холодным потом; конечно, после этого я не сразу успокаивался.
Наконец стало светать. Ничего не произошло. Я вздохнул с облегчением.
И во вторую ночь она не появилась.
И в третью тоже.
Четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая ночь… Никого. Я на глазах оживал. И когда мой хозяин спросил меня: «Ну, вы в состоянии отправиться на Сент-Мари?», я ответил: «Уверен, что да» — и через десять минут был готов тронуться в путь.
Мы быстро покончили со счетами: он ничего не захотел с меня взять. Я предпочитал заплатить ему признательностью, а не деньгами и, поскольку первой у меня было гораздо больше, чем второго, не настаивал. Мы обнялись на прощание, и я отплыл в Пуэнт-Ларре.
Я пустился в плавание не без страха: любую рыбу принимал за мою жену. В пути матросы хотели было забросить удочки, но я так умолял не делать этого, что они не решились возражать.
Только сойдя на берег в Пуэнт-Ларре я вполне
успокоился: родной стихией Бюшольд было море. Но ни разу больше не встретив ее там, я решил, что она потеряла мой след.Тем не менее остаток пути я собирался проделать по суше. Моей стихией стала земля: мне казалось, что здесь перевес на моей стороне. Забавно — прежде я считал, что берег нужен только для того, чтобы запасаться пресной водой да еще чтобы вялить рыбу.
Я нанял двух черных проводников, которые в обмен на мой складной нож-вилку согласились отвести меня из Пуэнт-Ларре в Тинтинг. Вы понимаете, я не хотел тратить мои сто сорок франков.
Назавтра мы вышли. Нельзя было назвать это путешествие сухопутным в полном смысле слова; на каждом шагу приходилось перебираться через ручьи и болота, где вода доходила нам до пояса. Время от времени нам встречались островки, изобиловавшие дичью…
— Вы охотник? — обратился Олифус ко мне. — Да.
— Ну, так вы славно порезвились бы, окажись вы там. Цесарки, горлицы, перепела, зеленые и синие голуби тысячами носились вокруг нас, и мы с помощью простой палки добывали себе княжеское жаркое. В полдень мы остановились в пальмовой рощице; наступил час обеда. Я ощипал подбитых цесарок, негры развели огонь, мы стряхнули с деревьев несколько плодов, каких никогда не пробовал сам король голландский, и принялись за еду.
Единственная вещь, которой нам недоставало, была бутылка доброго бордо или эдинбургского эля. Но я, как настоящий философ, умеющий обходиться без того, чего у меня нет, направился к ручью, чтобы напиться прямо из него.
Увидев это, один из проводников обратился ко мне:
«Вода — он невкусный, моссье».
«Черт возьми, — ответил я. — Я и сам знаю, что он невкусный, я лучше выпил бы вина».
«Он лучше выпить бы вина, моссье?»
«Ну да! Моссье лучше выпить бы вина», — повторил я, начиная терять терпение.
«Хорошо! Я дать ему вина».
«Вина?»
«Да, молодой вина. Идти сюда, моссье».
Я последовал за ним, бормоча себе под нос: «Ну, шутник, если ты меня обманешь, я с тобой поквитаюсь, как только дойдем до Тинтинга».
Видите ли, я сказал «как только дойдем», потому что по пути мои проводники могли сыграть со мной какую-нибудь злую шутку, но уж когда будем на месте…
— Да, да, понимаю, — согласился я.
— Так вот, я пошел за ним; пройдя шагов тридцать, он огляделся.
«Идти сюда, моссье, вот он, бочка».
И показал мне на дерево.
Я снова прошептал:
«Ну, шутник, если ты меня обманешь…»
— Так это дерево, на которое он вам указал, — была равенала! — воскликнул Биар.
Олифус уставился на него широко открытыми от изумления глазами.
— Смотри-ка! Вы это знаете?
— Да, черт возьми!
— Как вы и сказали, это была равенала, которую прозвали «деревом путешественника». Я немало бродил по свету, но никогда прежде не видел такого дерева; поэтому, когда он сорвал с дерева лист, свернув из него подобие стакана и протянул мне со словами: «Держать, моссье, и ни капля не пролить!» — я все еще повторял: «Ах, шутник!»
Сударь, он проколол кору этого дерева моим ножом, и оттуда брызнул сок, вернее, вино или, еще вернее, ликер…