Женщина в Гражданской войне(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)
Шрифт:
Затем снова появился казак и, вызвав нескольких человек по фамилии, сказал:
— Идемте в станицу Александровская для допроса!
В сопровождении четырех казаков часть делегатов направилась в сторону Нальчика. Было часов десять вечера. Тихо и тепло. Светила полная луна.
Люди шли медленно, усталые, голодные. Изредка доносились отдаленные взрывы — это белые взрывали железнодорожные пути.
Когда поравнялись с кукурузным полем, один из казаков показал рукой направо и сказал:
— Здесь их расстреляли.
Все поняли, что он
Прошли кукурузу, потом кусок голой степи. Подошли к другому кукурузному полю. Казаки крикнули:
— Стой!
Остановились. Казаки подняли винтовки, и все поняли, что наступил конец.
В этот момент раздался громкий, взволнованный голос Ани:
— Товарищи! Подождите! Я вам что-то скажу!
Казаки не крикнули, как обычно кричат белые: «Только без „товарищей“!» Это вселило надежду на спасение. Казаки продолжали держать винтовки наготове и молча ожидали.
Аня задыхалась. Затем, овладев собой, сказала:
— Большевики — не бандиты, а делегаты народного съезда, который решил вопросы в интересах трудящихся, что национальную вражду раздувают нарочно белые генералы. Вы знаете, кто такие большевики и за что они борются?
Откуда брались слова у этой девушки! Глаза у нее горели, казалось, что она на многолюдном митинге. Остальные товарищи молчали. Их лица, освещаемые зеленоватым светом луны, казались мертвенно-бледными. Казаки слушали, не прерывая.
— Вы нас убьете. Но чего вы этим достигнете? — звучал голос Ани. — Советская власть все равно будет существовать и еще больше укрепляться. Только на вашей совести будет вечный укор, что вы убили тех, кто боролся и умер за ваши же трудовые интересы… Какие же мы вам враги? Я вот еще совсем молода, только что еще жить начинаю. Если можете — стреляйте!..
Тогда один из казаков опустил винтовку и сказал, обращаясь к другим:
— Я не буду стрелять!
Другой казак прошептал, повернувшись к остальным:
— Я тоже не буду!
Они молча опустили винтовки.
Тогда один из делегатов — товарищ Долобко — обратился к ним:
— Товарищи, отпустите нас. В трех верстах отсюда Кабарда. Мы через полчаса будем там. А вы дайте залп в воздух, и никто ничего не узнает.
— Нет, мы этого сделать не можем, — сказал одни из казаков. — Нас расстреляют.
У казаков были очень растерянные лица. Видно было, что и большевиков им жалко и белых они боялись и все это дело — им не по душе.
Делегатов повели обратно в Змейскую. Дорогой они много разговаривали с казаками.
Впервые, вероятно, эти казаки услышали большевистскую правду. Товарищ Долобко так хорошо и так просто все объяснял. Казаки внимательно слушали, задавали вопросы, и видно было, что они очень удивлены. Когда подошли к крылечку правления, двери в него были широко открыты. Возле двери стоял караульный.
— Мы не хотим стрелять, — сказали ему казаки.
Часовой изумленно посмотрел, повернулся и пошел в правление. Через несколько минут позвали
туда всех.— Мы не хотим стрелять, — ответили они.
Кибиров с досадой рванул нагайкой и, помолчав, сдержанно сказал казакам:
— Вы свободны!
Кибиров кивнул двум офицерам. Те пошли вслед. Потом он повернулся к оставшемуся офицеру и спросил:
— Ну, а вы как?
— Слушаюсь, господин полковник! — ответил офицер и вскочил.
Назвав фамилии нескольких офицеров, Кибиров послал за ними казаков. Все делегаты подавленно молчали, так как понимали, что эта отсрочка не меняет дела. Вдруг Блюменталь бросилась с кулаками на Кибирова и закричала:
— Отдайте нам труп Пашковского! Отдайте нам наших товарищей!
Больно было смотреть на ее бледное лицо, на всю напряженную, хрупкую, юную фигурку. Кибиров с усмешкой ответил, что товарищи наши — в Александровской.
— Вот вы туда пойдете и там с ними встретитесь…
После этого всех отвели в соседнюю комнатушку. За перегородкой о чем-то долго и тихо говорили белые. Через некоторое время снова вызвали товарищей Долобко, Хейфец и Блюменталь и объявили им:
— Вы пойдете в Александровскую на допрос.
До Александровской никто не дошел: их расстреляли офицеры.
Расстреляли и Долобко и Хейфец, убили и юную большевичку — Аню Блюменталь.
П. Карташева
В РОСТОВСКОМ ПОДПОЛЬЕ
Весть о свержении самодержавия была получена на табачной асмоловской фабрике в Ростове перед вечером.
Вместе с товарищами я побежала в казармы. Там большевики уже объявили солдатам о революции, о свержении царского правительства. Рабочие и мы, работницы, беседовали с солдатами весь вечер и призывали их на следующий день присоединиться к нашей рабочей демонстрации.
На фабрике у нас в эти дни шли митинги. Выступали представители разных партий, даже кадеты — и те ораторствовали.
Помню, выборы в первый совет на нашей фабрике были очень бурными. Одни говорили — надо выбирать большевиков, а меньшевики кричали — меньшевиков. Меньшевики вели себя безобразно: подняли крик, свист, учинили дебош.
В Ростово-нахичеванский совет было избрано большевиков человек двенадцать, меньшевиков больше. Это было в марте семнадцатого года.
Основной вопрос, по которому тогда в совете шла острая борьба, был вопрос о войне.
То и дело нас вызывали по телефону на экстренные заседания совета.
В мае семнадцатого года в Ростове произошли большие события. На Дон надвигалась черная туча.
В Новочеркасске двадцать шестого мая семнадцатого года Каледин торжественно был провозглашен атаманом. Большевикам пришлось бороться с казачьей контрреволюцией и с агентурой Временного правительства — комиссаром Зеелером и его свитой из меньшевиков и эсеров.
Меньшевики понимали, какая опасность идет с заводов и казарм, и требовали посылки солдат на фронт. Они говорили: