Женщина
Шрифт:
Йоко легко поднялась и вместе с Садако пошла на кухню. Няня поплелась за ними. Лицо у нее было скорбное, и, хлопоча по хозяйству, она то и дело украдкой шмыгала носом.
На кухне все еще хранилась старая посуда, та самая, которой Йоко пользовалась, когда жила с Кибэ в Хаяма. Взволнованная встречей с Садако, Йоко растрогалась до слез, увидев вещи, которые напомнили ей о прошлом. Весь этот день был полон блаженного счастья, какого она давно не испытывала. Умевшая все делать ловко и быстро, Йоко приготовила европейский обед из трех блюд и пирожное. Садако сияла от радости, старательно помогая матери: то подавала нож, то тащила тарелки.
Наконец все весело уселись за стол, а поев, приятно, по-домашнему провели время до вечера.
Вечером Йоко ждала сестер,
В гостинице настроение ее изменилось. Войдя в вестибюль, она заметила среди щеголеватой обуви постояльцев и прислуги грязные дешевые гэта. Значит, сестры уже пришли и ждут ее. Она попросила хозяйку, встретившую ее у входа, приготовить постель Курати в другом номере и потихоньку поднялась наверх.
Йоко раздвинула фусума. Сестры плакали, тесно прижавшись друг к другу. Услышав шаги сестры, Айко, стараясь скрыть слезы, еще ниже опустила голову. А Садаё сразу вскочила и, всхлипнув, прижалась к груди Йоко. Йоко села на свое обычное место, у хибати, а младшая сестра уткнулась в ее колени и еще долго не могла успокоиться. Ее худенькие плечи вздрагивали от плача. «Как они меня ждали, как радуются теперь!» – подумала Йоко, и ей стало очень хорошо при мысли, что сестры так привязаны к ней и так ей послушны. Однако Айко, чинно сидя в отдалении и глотая слезы, лишь церемонно поклонилась. Это рассердило Йоко. Ей хотелось быть поласковее с Айко, но она раздражала ее своим поведением, и Йоко гневным взглядом следила за маленькой толстушкой.
– Не хочется делать тебе замечаний при первой же встрече, но скажи, пожалуйста, что за манера кланяться мне, будто я тебе чужая. Могла бы быть и поприветливее, не так ли?
Айко молча и как-то растерянно подняла на Йоко глаза. Не было и намека на страх или злость в этих кротких, как у овечки, больших, с красивым разрезом, глазах, затененных длинными ресницами и похожих на две вечерние луны, в них лишь блестели слезы. «Взгляд ее только кажется печальным, он скорее чуть грустный, задумчивый, пожалуй, даже чувственный». Словно насмешливый критик, Йоко оценивала выражение глаз Айко. «Любой мужчина почувствовал бы себя польщенным, если бы удостоился этого исполненного поэтичности и душевной глубины взгляда», – мелькнуло в голове Йоко. Садаё пришла в кимоно с широким поясом, на Айко были поношенные хакама, что тоже не нравилось Йоко.
– Впрочем, все это не важно. Давайте ужинать, – предложила Йоко, прогнав неприятные мысли, и позвала горничную.
Садаё вела себя, словно избалованный ребенок, которому все дозволено. Она воодушевленно, с чисто детской непосредственностью рассказывала, как Кото привел их в пансион госпожи Тадзима, и как госпожа Тадзима их любит, и в какой комнате они живут, и чем их кормят. Айко вставляла короткие, но очень меткие замечания.
– Кото-сан хоть изредка навещает вас? – спросила Йоко.
– Нет, совсем не появляется, – надувшись, ответила Садаё.
– А пишет?
– Да, пишет. Правда, сестрица Ай? Почти поровну нам обеим.
Айко, сдержанно улыбаясь, исподлобья посмотрела на Садаё.
– Нет, Саа-тян чаще получает, – произнесла она так, словно это было очень важно. Потом добавила: – Когда Кото-сан отвез нас в пансион, он сказал: «По-моему, это все, что я могу для вас сделать, так что приходить буду только по делу. Но если вам что-нибудь понадобится, напишите». Нам не о чем просить его, и он не приходит.
Йоко представила себе, как Кото привел девочек в пансион, и улыбнулась. Похожий на швейцара, как всегда, плохо выбритый, он конфузливо разговаривает с мужеподобной ученой дамой госпожой Тадзима, и эта застенчивость так не вяжется с его плотной коренастой фигурой!
Сестры болтали о разных пустяках, но Йоко знала, что это не может длиться до бесконечности. Разумеется,
было очень нелегко объяснить разным по возрасту девочкам свое нынешнее положение, да еще объяснить так, чтобы это не оказало дурного влияния на их детские души. Йоко было очень не по себе.– Отведайте-ка! – Йоко положила перед сестрами привезенные из Америки сласти, а сама закурила. Садаё удивленно округлила глаза и без обиняков спросила:
– Сестрица, разве хорошо курить?
Взгляд Айко тоже выражал удивление.
– Видите, какая скверная у меня появилась привычка. Но на свете бывают заботы и неприятности, о которых вы и понятия не имеете. Вот я и курю, чтобы легче было их переносить. Сейчас я постараюсь все объяснить вам, так что слушайте внимательно.
Йоко сидела перед сестрами со строгим видом и ничуть не напоминала ту юную девушку или даже девочку, которая, прижавшись к груди Курати, хмельными глазами вглядывалась в его загорелое, мужественное лицо. Она скорее походила сейчас на женщину средних лет, рассудительную и твердую. Даже маленькая Садаё понимала, как следует вести себя со старшей сестрой в подобных случаях. Она отошла от Йоко и с серьезным видом уселась поодаль. В такие минуты Йоко не простила бы никому, даже Садаё, малейший проступок, затрагивающий ее достоинство. Но заговорила она ласковым и приветливым тоном:
– Вы знаете, что я должна была выйти замуж за Кимура-сан и поэтому уехала в Америку. Но, говоря по правде, Кимура-сан отнюдь не жаждал взять в жены женщину, уже побывавшую замужем. Вот почему у меня не лежала душа к этому браку. Тем не менее я дала слово и, чтобы сдержать его, поехала. Но в пути я захворала и не смогла сойти на берег. Пришлось вернуться тем же пароходом. Кимура-сан не изменил своего намерения жениться на мне, я тоже по-прежнему согласна, но что поделаешь – мешает болезнь. Мне неловко признаться в этом, но ни у Кимура-сан, ни у меня не оказалось денег, и во время путешествия в Америку и обратно я должна была воспользоваться любезной помощью человека, занимавшего на пароходе важный пост ревизора. Лишь благодаря его великодушию я смогла вернуться в Японию и снова увидеться с вами. Я просто не знаю, как благодарить Курати – так зовут этого человека – Санкити Курати, – Йоко показала сестрам, какими иероглифами пишется его имя. – Может быть, Ай-сан, наслушавшись об этом человеке от тетки или еще от кого-нибудь, не верит мне. Я не зря вернулась, у меня были на то важные и очень сложные причины. Так что не надо никого слушать. Верьте только мне, ладно? Я вообще могу не выходить замуж. Для меня нет ничего радостнее, чем быть вместе с вами. Если у Кимура-сан появятся деньги и здоровье мое улучшится, быть может, мы поженимся, но когда это произойдет – неизвестно, а до тех пор… что, если я сниму где-нибудь домик и мы счастливо заживем вместе? Ты согласна, Саа-тян? Тогда не нужно будет возвращаться в пансион.
– Сестрица, в пансионе я каждую ночь плачу. Ай-сан хорошо спит, а я ведь маленькая, и мне очень грустно, – сказала Садаё.
Услышав это печальное признание из уст только что весело болтавшей Садаё, Йоко еще больше растрогалась.
– Я тоже плакала, – сказала Айко. – А Саа-тян только под вечер хныкала, а потом засыпала. Сестрица, я до сих пор ничего не говорила Саа-тян… чего только не болтают о вас… А пойдешь с Саа-тян к тетке – нехорошо долго не навещать, – так и там услышишь такое, что… Хоть не ходи никуда. И Кото-сан перестал писать… Тадзима-сэнсэй одна только и жалеет нас, но…
У Йоко внутри все кипело.
– Ну, довольно. Простите меня. Видно, и я не всегда правильно поступала… Был бы жив папа, нам не пришлось бы переживать все эти неприятности (Йоко умышленно не упомянула о матери). Сироту всегда легче обидеть. Ну-ну, не нужно так плакать, Ай-сан! А ты еще большая плакса, чем сестра! Я вернулась и теперь все возьму на себя, а вы спокойно учитесь, не обращая внимания на людские толки.
Огонь в хибати догорел. Уже подкрадывалась ночная прохлада. Совсем сонная, Садаё терла заплаканные слипающиеся глаза и с удивлением глядела на бледную от волнения Йоко. Айко отвернулась, чуть слышно всхлипывая.