Женщины на российском престоле

Значение Разумовского при дворе Елизаветы было велико. «Влияние старшего Разумовского на государыню до того усилилось после брака их, что, хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела, к которым не имеет ни влечения, ни талантов, однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово», – писал Пецольд. Но влияние Разумовского было огромным еще в 1730-е годы, когда Елизавета была цесаревной. И уже тогда многие добивались его дружбы, слали ему подобострастные приветы, стремились через него добиться милостей, помощи от Елизаветы.

Современники рисуют на редкость симпатичный образ фаворита. Он, обладавший огромной властью, пользовался ею с большой неохотой, стремился не лезть в обычные при дворе интриги, не рвался к высшим государственным должностям. Со страниц воспоминаний он предстает добродушным лентяем, мало чем интересовавшимся, но не утратившим присущего его народу чувства юмора, в том числе – по отношению к своей персоне и «случаю», сделавшему его первым вельможей империи. Он был очень привязан к своему семейству, заботился о многочисленной черниговской родне, которая благодаря своему высокопоставленному родственнику отнюдь не бедствовала.

Особенно трогательно он относился к своей матери – простой казачке, представил ее ко двору, посылал ей регулярно заботливые письма и гостинцы. В 1744 году Елизавета решила отправиться на богомолье к святыням Киево-Печерского монастыря. Путь ее пролегал через родные места Разумовского. И вот фаворит пишет своей матери, чтобы управляющий его имениями Семен Пустота присмотрел за многочисленной родней и «чтоб он как зятьям, дядьям, так и всей родне именем моим приказал бы быть всем в одном собрании в деревне Лемешах и дожидаться бы тамо моего свидания, а наипаче запретить, чтоб отнюдь никто из них в то время именем моим не хвастал бы и не славился б тем, что он мне родня».

Во времена Елизаветы, в немалой степени благодаря Разумовскому, Украина получила некоторое облегчение от самодержавного гнета и даже восстановила гетманство. Произошло это вполне волшебным образом. Спустя несколько лет после путешествия на Черниговщину Алексей сумел пристроить при дворе своего младшего брата Кирилла. Его история напоминает сказку о пастухе, ставшем принцем. Так это, собственно, и было. Однажды за шестнадцатилетним юношей, пасшим стадо, приехали курьеры из Петербурга и забрали его в столицу. Там Кирилла приодели, а потом отправили за границу – путешествовать и учиться. В двадцать лет он уже стал президентом Петербургской Академии наук. Но не это было главной целью фаворита. С Украины в Петербург зачастили посольства украинской старшины, которая умоляла «маму» Елизавету вернуть Украине гетманство. На пост гетмана и был выдвинут бывший пастух, которому к тому времени исполнилось двадцать два года…

Современники, знавшие немало волшебных возвышений при дворе, этой историей были просто поражены. Впрочем, вчерашний пастух оказался человеком простым, милым и таким же добродушным, как брат. Кстати, история российской науки и самой Академии свидетельствует, что Кирилл Григорьевич Разумовский был не самым худшим из всех президентов Академии наук. Если он и не особенно помогал ученым, то уж совсем не мешал им делать то дело, в котором сам не смыслил, а это, как известно, в России – всегда благо.

В своих мемуарах Екатерина II, вспоминая о годах своей молодости при дворе Елизаветы, пишет о Кирилле Разумовском, который был немного влюблен в нее, жену наследника престола: «Это был человек очень веселый и приблизительно наших лет. Мы его очень любили. Хорошо было известно, что все самые хорошенькие придворные и городские дамы разрывали его на части. И действительно, это был красивый мужчина своеобразного нрава, очень приятный и несравненно умнее своего брата, который, в свою очередь, равнялся с ним по красоте, но превосходил его щедростью и благотворительностью. Эти два брата составляли семью фаворитов, самую любимую всеми».

«Рожден без самолюбия безмерного»

«Я вечно его находила в передней с книгой в руке, – вспоминала о своих первых встречах с Иваном Шуваловым Екатерина II. – Я тоже любила читать и вследствие этого я его заметила; на охоте я иногда с ним разговаривала; этот юноша показался мне умным и с большим желанием учиться… он также иногда жаловался на одиночество, в каком его оставляли родные; ему было тогда восемнадцать лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень внимателен и казался от природы очень кроткого нрава».

Вскоре – а это произошло осенью 1749 года – в судьбе симпатичного пажа произошла существенная перемена: он перестал страдать от одиночества, потому что с ним его разделила сама императрица. Начался «случай» Шувалова. Поначалу увлечение сорокалетней императрицы двадцатидвухлетним пажем, ставшим камер-юнкером, казалось многим временным. Такие «случаи» уже происходили с молодыми людьми при дворе, но шли недели, месяцы – и Шувалов окончательно вытеснил из сердца императрицы и из придворных апартаментов самого графа Алексея Григорьевича. Фавориты – отставной и действующий – оказались выше всяких похвал: не было ни сцен, ни скандалов, ни кляуз. Разумовский попросту отошел в сторону, а Шувалов его не преследовал. Императрица подарила Разумовскому Аничков дворец на Невском проспекте, сделала его генерал-фельдмаршалом, и тот спокойно принял своеобразное отступное от бывшей супруги и зажил в свое удовольствие.

Связь Елизаветы и Шувалова оказалась долгой – до самой смерти императрицы в декабре 1761 года. Зная обоих, нельзя не поразиться несходству типов личности, интеллекта партнеров в этой паре. Но вначале поближе познакомимся с Иваном Ивановичем Шуваловым. Он происходил из небогатой, незнатной семьи, родился в 1727 году и, следовательно, еще лежал в пеленках, когда цесаревна охотилась со своим племянником императором Петром II на полях Подмосковья. Ко двору Шувалов попал благодаря своим двоюродным братьям Петру и Александру Шуваловым, входившим в круг ближайших сподвижников Елизаветы еще с 1720-х годов. Он не выделялся из блестящей толпы придворных ни ростом, ни статью, ни бриллиантовым панцирем из орденов и украшений. Он не был воинствен, лих и даже особенно мужествен.

Когда после смерти Елизаветы Петровны Петр III назначил Шувалова начальником Кадетского корпуса, его друзья покатывались со смеху. Граф Иван Чернышев писал Шувалову: «Простите, любезный друг, я все смеюсь, лишь только представлю себе вас в гетрах, как вы кричите: „На караул!“» Сам Шувалов с грустью сообщал своему другу Вольтеру 19 марта 1762 года: «Мне потребовалось собрать всю силу моей удрученной души, чтобы исполнять обязанности по должности, превышающей мое честолюбие», и далее зачеркнуто: «и входить в подробности, отнюдь не соответствующие той философии, которую мне бы хотелось иметь единственным предметом занятий». Оказавшись в следующем году за границей, он писал сестре: «Если Бог изволит, буду жив, и, возвратясь в мое отечество, ни о чем ином помышлять не буду, как весть тихую и беспечную жизнь; удалюсь от большого света, который довольно знаю; конечно, не в нем совершенное благополучие почитать надобно, но, собственно, в себи в малом числе людей, родством или дружбою со мной соединенных. Прошу Бога только о том, верьте, что ни чести, ни богатства веселить меня не могут». Можно, конечно, скептически хмыкнуть, прочитав эти откровения отставного фаворита покойной императрицы – при дворе Екатерины II ему уже не было места. Но не будем спешить с оценками.

Граф Иван Иванович Шувалов

Многочисленные факты свидетельствуют, что Иван Иванович был все-таки необычайным фаворитом. Он был весьма скромен, не рвался к чинам, наградам, а главное – он не пытался обогатиться за счет подарков своей коронованной любовницы, что делали всегда все фавориты, понимая, что век их недолог. В 1757 году канцлер Михаил Воронцов представил Шувалову для подписания у императрицы указ, делавший Ивана Ивановича графом, сенатором, членом высшего правительственного органа – Конференции при высочайшем дворе, кавалером ордена Святого Андрея Первозванного и обладателем десяти тысяч душ крепостных. Шувалов отказался подавать на подпись этот указ и ответил Воронцову: «Могу сказать, что рожден без самолюбия безмерного, без желания к богатству, почестям и знатности; когда я, милостивый государь, ни в каких случаях к сим вещам моей алчбы не казал [будучи] в таких летах, когда страсти и тщеславие владычествуют людьми, то ныне истинно и более притчину нет». Шел, повторяю, 1757 год – вершина могущества Шувалова, и этому признанию нужно доверять: слишком слаб становится человек, едва заслышав звук медных труб славы и учуяв фимиам восхвалений.