Женщины Никто

Поля обиделась. И даже лаконично всплакнула над утренним чаем. Хотя к нападкам подобного рода ей было не привыкать.

Так забавно.

Каждый индивид свято верит в то, что все решения он принимает самостоятельно, что мысли его эксклюзивны, а его отточенный цинизм корнями врос в интеллигентское происхождение и общую начитанность.

На самом деле пугающее большинство этаких циников с гуманитарным образованием и уклоном в легкое ницшеанство всего лишь марионетки в умелых медийных руках.

Пятнадцать лет назад Полину считали принцессой, леди, богиней, ее жизнью почтительно любовались издалека, даже не пытаясь подражать ей. Начало девяностых, женщины латали чулки и шили свадебные платья из старых тюлевых штор, вываривали подгнившую колбасу и закупались впрок туалетной бумагой. А у Поли — «Ауди» с водителем, вся косметика от «Диор», нет свободной странички в загранпаспорте и черная икра на завтрак. Казалось бы, тогда у общественности было куда больше поводов ее возненавидеть.

А сейчас… Вроде бы у всех все есть, и каждая малолетняя соплюшка может показать на карте мира Мальдивы и прочитать нотацию, что носить поддельные сумочки это моветон. Контрасты стерты, любая амбициозная мечтательница, подкопив деньжат, может стать Полиной Переведенцевой хотя бы на один‑единственный день.

И вот пожалуйста, она превратилась в нечто презираемое исподтишка, предмет насмешек и персонаж карикатур.

Можно только представить, что начнется теперь, когда «московская принцесса» Полина Переведенцева из ленной растратчицы чужих капиталов превратилась в ассистентку продюсера Роберта Лэппера. Поля могла представить себе будущие заголовки «желтых газет»: «Вчера она гоняла домработниц, сегодня сама получает зуботычины за нерасторопность!», «Переведенцева пролила кофе на брюки своего бывшего любовника и была с позором изгнана из офиса», «Титул худшей секретарши года присуждается бывшей самоназванной принцессе».

Можно казаться воплощением сдержанного цинизма. Курить папиросы «Казбек», с особенным шиком материться (не переходя, впрочем, границ интеллигентности), перечитать всю прозу с болезненно рефлексирующими главными героями — от Достоевского до Эмили МакГуайар, слушать этноджаз или интеллектуальный рэп, как минимум три раза в сутки вслух произносить слово «куннилингус» и принять за абсолютную истину банальный бабский слоган: «Все мужики — козлы!».

Да, сделать вид, что ты уже давно переросла любовь, что тебя тошнит от мира, помешанного на соплежуйстве. От глупо улыбающихся невест на Поклонной горе, от подтаявших шоколадных сердечек в Валентинов день, от сдвоенных кресел в кинотеатрах. А если кто‑нибудь решит поделиться с тобой подробностями романтических переживаний, кривить рот, позволить бровям уползти вверх и скрыться под челкой, изумленно круглить глаза и непременно начать ответную фразу со слов: «Деточка моя».

Можно стать лесбиянкой — так сделала Полина приятельница сорока пяти лет от роду, когда ее муж‑профессор ушел к аспирантке, жоповерткой и хитроглазой. Ритуально сбрить волосы (на голове и лобке) и спустить их в унитаз, проколоть язык и бровь, купить военные штаны и тоже найти себе хитроглазую блондинку. Которая будет делать вид, что в самых приторных предрассветных грезах ей мечталось именно о твоих обвисших грудях и синюшном бритом черепе. И будет выпрашивать деньги на туфли и тушь.

Можно уйти в астрал, тоже распространенное явление. Встретить какого‑нибудь ушлого типа с рельефными бицепсами, угольными глазами, бодрым и беспринципным членом и сакральным умением задерживаться в позе Бакасана на три с половиной часа. Объявить его своим гуру, купить деревянные бусы и домотканую рубаху из грубого льна и отправиться на берега Ганга, где под прикрытием тантрического слияния или совместного подъема кундалини он заразит тебя гонококками или хламидиями.

Можно еще много всего придумать.

Стать адептом сайентологии.

Отправиться в одиночное плавание, как Федор Конюхов, с той только разницей, что у тебя не вырастет борода и ты намного более фотогенична.

Скоропостижно скончаться от яда рыбы фугу.

Издать за свой счет пятьдесят экземпляров книги «Трансцендентная имманентность» (или «Имманентная трансцендентность») только лишь затем, чтобы, отрекомендовавшись как ее автор в незнакомой компании, ловить на себе уважительные взгляды.

Полина выбрала другое.

Находясь на расстоянии пяти метров от того, кто провоцировал эти идиотские мысли о трансцендентности, бритом лобке и папиросах «Казбек», она превратилась в оголенное нервное окончание. Одушевленный локатор, улавливающий каждое слово, каждый жест, каждый взгляд.

Она наблюдала.

И вот к каким выводам пришла в первый же свой рабочий день.

1) Он по‑прежнему сексуален так, что в его присутствии глаза начинают блестеть, язык самопроизвольно облизывает губы, а соски вообще ведут себя так, словно находятся на Северном полюсе.

2) Нет. Можешь даже не думать об этом, дорогая. Ни четвертинки мысли по этому поводу, ради твоего же собственного блага. Между вами ничего больше не будет, никогда. Он смотрит на тебя не как на живую женщину с блестящими глазами, влажными губами и торчащими сосками, а как на выцветшую старую фотографию, а по совместительству кофемашину, коммуникатор и подставку для бумаг.

3) У него есть невеста. Анфиса. Двадцать три года. Ее фотопортрет в рамке из ракушек стоит на его столе. Сплетничают, что он подарил ей кольцо с огромным брильянтом, огромным сапфиром и огромным рубином. Она очень красивая. Единственное утешение — наверняка круглая дура, раз выбрала такое вульгарное кольцо.

4) Он много пьет.

5) И ему не по душе, что, поблескивая глазами и задумчиво кусая губы, за ним наблюдает бывшая любовница, а в руках у этой бывшей вся его деловая документация. И еще неизвестно, что у нее на уме.

Уже в первый свой рабочий день Поля поняла, что он раскаивается. Упрекает себя за проявленную слабость, жалеет, что ее взял. Но американская деловая закалка мешает ему выгнать Полю с беспринципной русской лихостью, не объясняя причин. Зато он мог ее выжить, сделать так, чтобы она сама убежала в слезах, а он, облегченно вздохнув, с нарочитым удивлением разводил руками. Сделать ее существование невыносимым.

Все утро Поля разбирала стол. Ей было бы любопытно взглянуть в глаза бывшей секретарше Роберта, посмотреть, что это был за человек. Говорят, у той девушки было высшее филологическое образование и взбунтовавшиеся амбиции помешали ей подносить кофе грубому сексисту, вместо этого она устроилась редактором в новый глянцевый журнал.

У кого‑то из ее любовников была теория о том, что умные женщины жуткие неряхи. Бывшая секретарша Роберта могла бы стать живым подтверждением. Чего только не было в бездонных ящиках ее стола — яблочные огрызки, одна стоптанная туфля, тампоны, засохшая тушь, роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», вырванные из журналов пробники кремов, скомканные колготки, скомканные трусы (ого! Вот это интересно! Он что, спал с секретаршей прямо на рабочем столе?). Ватные палочки для ушей, фотографии какого‑то пуделя, ароматические свечи, потрепанная бумажная иконка (неужели ее использовали в качестве закладки для книг?), маникюрные ножницы, словарь Ожегова, бокал для шампанского с отколотой ножкой, бумажная карнавальная шляпа.