Женщины в его жизни
Шрифт:
– Меня пару недель не было дома. Я ездила в Берлин.
Его темные глаза сделались шире.
– И ты мне ничего не сказала! – выпалил он с обидой, даже с упреком.
– Я туда ездила искать твоих родителей и не хотела преждевременно будоражить твои надежды.
– Ты нашла их? – спросил он, заволновавшись.
– Скорей – нет.
– Ты что-нибудь узнала? – требовательно спросил он, пронизывая ее взглядом.
Она сделала глотательное движение.
– Нет, не совсем. В общем, не очень много.
– Но что именно?
– Что они были в замке у Тигалей в сорок
– Но это мы уже знали!
– Это все, что мне удалось узнать.
– Я тебе не верю, – сказал Максим. На лице его обозначились жесткие, упрямые черты. – Я знаю тебя, Тедди, я тебя знаю всю мою жизнь. И ты слишком умная, чтобы так ничего-таки больше и не узнать. А я точно знаю, что ты узнала, – настаивал он.
– Нет, – возразила она, качая головой. Он молча смотрел на нее.
Тедди почти слышала, как работает его мозг, и затаила дыхание. Ему было всего одиннадцать лет, но он был блестяще одаренный мальчик, и потому его было не провести. Он все равно дознается. У нее пересохло во рту, и она ломала голову над тем, где взять нужные слова. Глаза ее заволокло, и она ничего перед собой не видела.
Он тотчас заметил это.
– Они что… они… умерли?
– Прости меня, милый мой, прости ради Бога, – прошептала она голосом, преисполненным любви, и протянула руку к его руке.
Он взял ее за руку, прижался к ней и спросил тихо и мягко:
– Как умерли папа с мамой?
Тедди не могла говорить.
– В бомбежку или… или… в концлагере? – спросил он неуверенно, еще более тихим голосом.
Тедди все никак не могла собраться с силами, чтобы сказать хоть что-то, но слезы залили глаза и свободно покатились по щекам.
– Это было в лагерях, – прошептал он так тихо, что она едва расслышала. – Мамочка и папа умерли в концлагерях, да?
– Да.
– В каком?
– Твой отец в Бухенвальде… мама в Равенсбрюке.
– Как?
– Этого я не знаю. Действительно, не знаю. Даю тебе слово, Максим, мне не известно, как они умерли, – сказала она спокойно и твердо.
Он сидел и безмолвно смотрел на нее. Лицо его выглядело серым, глаза почернели от боли.
– О Тедди… Тедди!.. – воскликнул он, и рожица его сморщилась.
Она потянулась к нему, а он – к ней, она обняла его, а он выплакивал в рыданиях боль и скорбь по матери и отцу. Она покачивала его, пытаясь хоть как-то унять его горе.
– Я всегда буду ухаживать за тобой и помогать, и Марк тоже. Я знаю, что разница велика, но все-таки у тебя будем мы. Ты будешь наш мальчик.
Он не отвечал, но она знала, что он ее слышит и понял, хотя он еще плакал, и сердце его разрывалось.
Позднее, когда он немного успокоился, Тедди велела ему сесть на диване ровно. Когда он утер мокрое лицо носовым платком, она опустила руку в карман жакета.
– В тот день, когда мы уезжали из Парижа в тридцать девятом году, твоя мама вручила мне коричневый конверт. Ты помнишь, Максим?
Он кивнул.
– Это лежало в нем, – пояснила она и отдала ему белый конверт меньшего размера с его именем, надписанным рукой Урсулы.
Он взял письмо и уставился на него. Спустя минуту прошептал:
– Я, пожалуй, пойду к себе в комнату, ты не возражаешь, Тедди?
– Нет, конечно. Я понимаю, – сказала она. Тедди отклонилась на спинку дивана и смотрела, как он медленно уходил из комнаты. Сердце у нее защемило. Он был еще
такой маленький во многих смыслах слова и все-таки сильный и смелый мальчик.Максим сидел на стуле лицом к комоду, на котором стояли портреты его родителей. Несколько минут он смотрел на них до того, как вскрыть письмо матери и начать его читать.
Париж. Март, 10, 1939
Мой дорогой Максим!
Я возвращаюсь в Берлин с мыслью, что рискую больше никогда тебя не увидеть. Однако возвращаюсь с меньшей тяжестью на сердце, нежели тогда, прежде, потому что знаю: скоро ты будешь в безопасности в Англии с Тедди. И тебе не будет грозить никакая беда. Твое благополучие и счастье всегда имели для нас с твоим папой наиважнейшее значение, помни об этом всегда. Единственная цель моего возвращения в Берлин – помочь папе в уходе за бабушкой и вывезти ее из Германии в безопасное место. Папа и я очень долго ожидали тебя, и самым счастливым днем в нашей жизни был день, когда ты появился на свет. Из тебя вырастает замечательный мальчик, Максим, и мы с папой очень гордимся тобой.
Если мы не приедем в Англию, Тедди будет о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослым. Доверяй ее суждениям и мудрости и всегда люби ее так, как она любит тебя.
Что бы ни случилось, знай, что папа и я очень тебя любим. Ты – самое лучшее, что есть у нас.
Ты всегда в моем сердце, родной.
Любящая и преданная тебе мама.
Он отложил письмо и нашарил носовой платок. Вытер текущие из глаз слезы, сунул платок обратно в карман, долго-долго сидел на стуле, мучимый внутренней болью, чувствуя, что часть от него отрезана.
В конце концов он вложил письмо обратно в конверт и подошел к комоду. Выдвинул ящик, достал бумажник отца, спрятал в него письмо, после чего положил бумажник рядом с резной деревянной лошадкой и закрыл ящик.
«Мамочка, мамочка», – прошептал он печально и с болью. Ему была невыносима мысль, что никогда больше он не увидит ее, не услышит ее голоса, не угреется в ее объятиях, не почувствует аромат ее духов «Лилии долины», которыми она всегда пользовалась. Он не мог поверить, что никогда больше ему не гулять по лесам с отцом и не ходить с ним под парусом по озеру и что им уже не работать вместе в «Вестхейм банке», когда он станет взрослым. Эти планы они всегда строили вместе. «Папа, папа», – почти беззвучно воскликнул он и почувствовал, как защемило сердце. Он зажмурился. В голове у него раздавалась музыка в исполнении отца, он слышал звуки фортепиано в отцовском доме на Тиргартенштрассе…
Он взял фотографию матери и отца в вечерних туалетах и, застыв, смотрел на нее, а слезы опять капали на стекло. И вдруг Максим понял, что эта печаль внутри него никогда не уйдет. Она поселилась в нем навсегда. На всю жизнь.
ЧАСТЬ 4
АНАСТАСИЯ
ПАРИЖ, 1959
Возлюбленный мой начал говорить мне: встань,
возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей.