Женщины Вены в европейской культуре

В преклонном возрасте она все больше переходит к обороне, но то и дело меняет тактику посредством пламенных признаний в беспримерном эгоцентризме:

«…что знаете вы, болваны, о моем безмерном счастье, которое я сама себе наворожила… опьяняя то любовью… то музыкой… то вином… или глубокой религиозностью… Что знаете вы, болваны, о моем упоении… железными когтями строила я себе гнездо… и каждый гений служил для него соломинкой… становился добычей для моего гнезда!..» [62]

62

Alma…‚ Mein Leben…‚S. 153.

Альма Малер-Верфель умерла 11 декабря 1964 года в Нью-Йорке от последствий застарелого сахарного диабета, который, по ее мнению, был «еврейской болезнью» и не мог грозить ей, арийке. Вот и пришлось ей принять последний удар от воспаления легких.

Фридриху Торбергу обязаны мы достойной оценкой этой несравненной женщины, равномерной прорисовкой как светлых, так и темных сторон ее бытия:

«…Она не позволяла себе от чего-либо ускользать и прятаться, ничего не избегала… и это она намеренно и почти планомерно внедряла в свое сознание, будучи бесконечно далекой от обывательской погони за ощущениями. И какие бы неожиданные и небезобидные вещи она ни вытворяла, срывала ли чей-либо план или затевала скандал — в ответ на это приходилось лишь с улыбкой пожимать плечами и с почтительной покорностью признавать, что к этой женщине не приложимы обычные мерки и сердиться на нее не имеет смысла. Уже при жизни она уподобилась охраняемому памятнику и умело пользовалась этим. Она была классической иллюстрацией принципа, который в Америке выражается словами take it or leave it — „бери или не трогай, но уж если берешь, то держись“.

Разумеется, недюжинное это было дело — принять таким образом Альму Малер-Верфель. Но тот, кто все же решался на это, неизбежно признавал ее власть в той или иной области (а иногда и в нескольких одновременно), приобщался к богатству внутреннего мира ни на кого не похожей личности, женщины мощного художественного мышления и художественного инстинкта, с необыкновенным чутьем на истинно ценное и сильное и неколебимой верой в правоту своего чувства. Эта вера — пожалуй, единственное, что она принимала всерьез (ее католицизм имел скорее демонстративную функцию, по сути своей она была язычницей, о чем и сама говорила). Если она убеждалась в одаренности человека, то не оставляла ему иного пути (часто с устрашающей энергией), кроме возможности реализовать свой талант. Этот человек как бы принимал обязательство перед собой, перед ней и перед всем светом, и личным оскорблением становилось для нее общее непризнание открытого и поощряемого ею дарования. Впрочем, такое случалось с немногими, да и этим она оставалась трогательно верна.

Успех ослеплял ее, но зато неудачи не сбивали с толку. Ее азарт, одержимость, ее готовность к жертвам не знали границ и потому обладали покоряющей побудительной силой: ведь она умела относиться к себе критически, и проницательность ее суждений ничем не замутнялась. Этим, вероятно, и объясняются тяготение и привязанность к ней многих творческих личностей. В этом же раскрывалось и совершало свою работу ее собственное творческое начало…» [63]

63

Friedrich Torberg: Die Erben der Tante Jolesch. Munchen 1978, S. 309 ff.

Доктор Евгения Шварцвальд (1872–1940)

Евгения Шварцвальд.

Евгения Шварцвальд принадлежит к числу первопроходцев, сыгравших выдающуюся роль в истории австрийской педагогики. Наибольших высот она достигла в воспитании девочек, а решительная, но легкая и ироничная манера, с какой она умела пробивать бюрократическую твердолобость, может быть взята на вооружение и сегодня. При этом доктор Евгения Шварцвальд, Гения или Фраудоктор, как ее повсюду называли, воплощала умеренный, отнюдь не воинствующий тип эмансипированной дамы, которая проводила свои реформы под прикрытием традиционного представления о женском облике.

Евгения Шварцвальд, в девичестве Евгения Нусбаум, родилась 4 июля 1872 года в галицийском местечке Полупановка на тогдашней австро-венгро-русской границе, к северу от легендарных Черновиц. Школьные годы она провела на родине и в Вене, потом были лицей и учительский семинар в Черновицах. Поскольку родители не имели никакого состояния, возникла необходимость в финансовой поддержке со стороны, отчасти Евгении помогал венский кузен Виктор Нусбаум, отчасти — будущий муж, доктор Герман Шварцвальд.

Самой Евгении в школе приходилось очень худо, это обстоятельство пошло на пользу многим поколениям ее учеников и учениц.

«…Мое детство было омрачено тупой, холодной и ненавистной учебой в одной из школ, какие в конце восьмидесятых и начале девяностых годов стали обычным явлением во всех странах. Так как по натуре я очень общительна, то, переступив порог школы, твердо решила всем сердцем полюбить и семь десятков будущих подруг, и восьмерых учителей. Но это оказалось делом несбыточным. Они не позволяли себя любить. Атмосфера была очень тяжелая… Кроме того, меня одолевала неимоверная скука… Чем старше я становилась, тем труднее было заставлять себя ходить в школу… Духовное отчуждение усиливалось с каждым часом. Приходилось тайком читать хорошие книги вместо плохих, рекомендованных в школе… Постоянно вошло в привычку искать духовную пищу под партой… И по сей день нет для меня красок милее и ближе, чем розовато-коричневые тона рекламных книжек. Но „подпартное“ образование перестало радовать. Благовоспитанному ребенку не подобало иметь тайн. Было не понять, что можно, а чего нельзя, и все тонуло в молчании. Это угнетало душу и лишало покоя и самоуважения. Школа самым наглядным образом подтверждала мысль о том, что юность есть не что иное, как состояние мучительного перехода…» [64]

64

Leben mit provisorischer Genehmigun ‚ Leben, Werk und Exil von Dr. Eugenie Schwarzwald (1872–1940). Eine Chronik von Hans Deichmann. Berlin-Wien-M"uhlheim a. d. Ruhr 1988, S. 18.

После окончания учебы для жаждущей знаний девочки оказался закрытым доступ во все университеты монархии. В Швейцарии же, в которой, как известно, очень поздно добились для женщин равного с мужчинами избирательного права, как это ни парадоксально, путь к женскому образованию был открыт гораздо раньше. С 1840 года гражданки Швейцарии, а с 1865 и иностранки получили возможность учиться на философских факультетах, в Австро-Венгрии же этого академического новшества удалось добиться только в начале нашего столетия.

Послушаем, что говорит об атмосфере, царившей на философском факультете в Цюрихе, сама Евгения Нусбаум:

«…Но тот, кому привелось быть студентом в Цюрихе на рубеже веков, пережил нечто совсем иное: студенческих волнений тогда не было, волновало, может быть, лишь одно: удастся ли мне продвинуть себя и все человечество по пути прогресса? Все существующее вызывало недовольство, как это всегда свойственно молодежи. Мечталось о революции… Идея переворота витала в то время в воздухе. С таким запалом я и появилась в Цюрихе. И тут меня сразу окутала беспечальная, приятно оживленная атмосфера, которая навевала спокойствие и безнадежность. Как же так? Выходит, в революции не было необходимости? Здесь все совершалось эволюционным путем…» [65]

65

Leben mit…, Deichmann, S. 23.

Глядя на своих соучениц в Цюрихе, юная Гения выражает скептическое отношение к крайнему феминизму и к тому, что ей таковым представлялось:

«Здесь… не встретила я ни одной по-настоящему молодой девицы. Чтобы здесь учиться, требовался какой-то надлом. А иначе и нечего было браться. Сюда шли из-за несчастной любви, мировой скорби или, что хуже всего, из принципа. Каждая девица, кое-как выдержавшая экзамен на аттестат зрелости, чувствовала себя пролагательницей путей. Сплошь одни только Брунгильды. Всякое суждение словно заковано в латы. И все хотели доказать, наконец, свою твердость мужчинам. Занимались ли они анатомированием трупа или фонетикой, возились ли с колбами и пробирками — в любом случае это было священнодействием и миссией. Вечно озабочены тем, чтобы нечто изобразить, кого-то убедить, кого-то обставить. Та из них, которая лучше всех умела выказать презрение к мужчинам своей одеждой и манерами, становилась президентшей союза студенток. И все же они с великой охотой стали бы мужчинами, только не позволяли себе и заикнуться об этом. Это было настоящим несчастьем. А для такового я не имела соответствующего органа. В известной мере меня донимали сомнения в важности подобных вещей, за что я выслушивала упреки своих соучениц» [66] .

66

ebd., S. 24 f.

Те, что первыми получили женское образование, невольно впадали в крайности, чтобы добиться осуществления своих замыслов, которые Евгения тогда еще не могла реализовать.

Ученую степень Евгения Нусбаум получила 30 июля 1900 года, через восемь дней она покинула Цюрих и 16 декабря в Вене вышла замуж за доктора Германа Шварцвальда. Шварцвальд (1871–1939) был родом из Черновиц и вскоре после окончания юридического факультета поступил на государственную службу, где ему открывалась блестящая карьера. Он был шефом отдела в министерстве финансов, стал гофратом, затем — оберфинанцратом, министериальратом и позднее принимал участие в мирных переговорах в Бухаресте и Сен-Жермене. Он был удостоен всяческих наград, в том числе по высочайшему повелению пожалован рыцарским крестом Франца Йозефа. Сразу же по приезде в Вену Гения развила бурную деятельность, а поскольку ее мечта о собственной школе казалась поначалу недостижимой, она вступила в венское общество «Народный дом».

«…Однажды утром в газете опять появилось нечто обнадеживающее: на Урбан-Лорицплатц должна была открыться народная школа. Рабочие выразили желание употребить немногие часы своего свободного времени на получение знаний, доступа к которым их лишала несправедливая судьба… Но для этого вовсе не требовалось быть профессором. К работе привлекли и других людей, которые чему-либо обучились… Через час я стояла перед Людо Гартманом. Он вперил в меня изучающий взгляд. У меня упало сердце. Вся умудренность историка, привыкшего иметь дело с римскими владыками средневековья, отразилась на лице этого почтенного человека. Наконец (что-то во мне его, видимо, тронуло) он сказал: „Ну что ж, попытайтесь. Но будьте готовым тому, что придут к вам немногие“… С замиранием сердца переступила я порог отведенной мне классной каморки. Там сидели восемь немолодых мужчин… Восхитительная серьезность и дружелюбие моих слушателей успокоили не на шутку расходившееся сердце… На следующем занятии у меня было уже шестьдесят учеников…» [67]

67

ebd.‚ S. 34.

Осенью 1901 года Евгения Шварцвальд возглавила женский лицей на Францисканерплатц, которым до этого заправляла фройляйн Элеонора Яйтелес: предложение Евгении о передаче ей школы было удовлетворено. Однако радости от исполнения руководящей роли мешала одна формальная закавыка, которую в глазах начальства не могли преодолеть и десятилетия успешной деятельности:

«…Для руководства учреждением просительнице недостает одного пункта, который требуется согласно вышеприведенному Имп. Распоряжению, а именно: она не прошла испытания на преподавание в системе средней школы. И хотя в течение десяти семестров она исправно посещала лекции, особенно по германистике, истории и педагогике, а также родственным дисциплинами получила степень доктора философии, экзамен на собственно учительское дело она не держала ни в Цюрихе, ни в Австрии. Однако, учитывая то обстоятельство, что как в учебном процессе, так и в личном общении просительница производит впечатление одаренной, образованной и увлеченной делом обучения и воспитанием девиц дамы, королевско-императорский Совет по школьному образованию без колебаний принимает решение временно доверить ей руководство учреждением хотя бы на годичный срок…» [68]

68

ebd.‚ S. 44.