Женщины
Шрифт:
И в этом мире цифр мы потерялись навсегда.
«В Одессе я вошёл во двор, там сидели две дамы в купальниках…»
В Одессе я вошёл во двор, там сидели две дамы в купальниках. Они закричали: «Как вам не стыдно!»
Я вышел.
Сейчас разве так кто-то кричит?
Разве кому-нибудь бывает стыдно?
Рождение юмора у моря
Они такие красивые. Они рано становятся молодыми.
Сколько ты можешь
Нужно что-то сказать.
Ловко, быстро и остроумно.
Вот тут и рождается талант.
На главном инстинкте.
А солнца – вся жизнь!
А моря – вся жизнь!
А воды нет.
А смывать красоту не надо.
А пыльные.
А горячие.
А пахнут акацией, ковылём, полынью и ходьбой по горячему асфальту.
А на чём они передвигаются?
Эти оборванные юбки.
Эти разорванные джинсы.
И из них медленно и плавно уходят вниз быстрые, нежные, необыкновенной красоты…
А вверху какие-то майки, куски халатов, обрывки парашютов, откуда идут глаза.
А чуть лизнёшь. Незаметно.
Но обязательно, если состришь.
Солёное.
Состришь-лизнёшь-замрёшь.
И поцелуешь.
Поцелуй дороже.
Всё остальное мельче, хуже и глупее.
Поцелуй главнее.
Ты что-то говоришь внутри поцелуя.
И ты идёшь вперёд внутри.
Поцелуй – это твоё завоевание.
Твоё произведение.
В этом поцелуе всё море, всё лето и желание сказать ещё что-то, о чём сегодня можно догадываться и когда-нибудь пожалеть.
Не забуду
Что же за жизнь?
Что же за страна?
Она заставляет переосмысливать очевидности.
Как по-разному смотрят мужчины и женщины.
Вита.
Был августовский вечер.
То есть фактически июль.
Вечер.
Под виноградом стол.
Ветчина, перец, помидоры, зелень, вино.
И жарко.
После виски со льдом жара пропала, но вечер продолжался.
Три девицы были внимательны после того, как я угостил их виски.
Они сказали: – Молодец.
– Да, – сказал я. – Да…
Я был с ней знаком.
Когда она поднималась, весь пляж вставал.
Забыть её…
Невозможно.
Хотя я ещё попробую.
Когда мы приходили обедать, все вставали.
Высокая.
183 или 187.
С моей точки зрения.
И ещё каблуки.
Странное существо.
И знакомство было странное.
Кинофестиваль.
Прилёт «Ленкома».
Истребители-перехватчики.
Я в номере у Михалковых.
Со мной обыкновенная, скромная, тихая.
Ну, девочка, девочка.
– Можно вас на минуточку? – шепнули ей два перехватчика.
Они все вернулись через час.
Что-то рассказывал один Михалков, второй бегал за музыкой.
Хотя музыка уже была не нужна…
Как и я…
И куда-то же я пошёл.
Вернее, побрёл.
Но гуляние, то есть фестиваль, продолжался.
Мы не прилетели
работать, объяснили перехватчики.Вернее, мы прилетели не работать, объяснили перехватчики.
И все помчались за ними.
Последним мчался я, заплаканный и обворованный.
Фестиваль продолжался на кухне капитана, сына капитана-отца.
Фестиваль продолжался в коридоре капитана-сына.
Артисты, рюмки, салаты, стаканы.
Очень высокая и очень красивая на фоне алкоголя вдруг стала ниже.
Ах, она шепчет…
И я всё слышу, значит, в моё ухо.
– Вы лучше всех, – шепчет она.
Не в состоянии гордиться, ибо фестиваль в разгаре, а эта канистра молодого вина…
Всегда канистра от папы, отставника-земледельца.
Канистра делает что?
Отнимает части тела.
И этот шёпот – «вы лучше всех».
И это вино.
Можно себе представить расхристанную фигуру и носовой платок в слезах, в закуске.
Вы лучше всех…
Прекратился фестиваль, куда-то вернулись перехватчики.
И опять прошёл год, и опять наступило лето, и я опять пошёл на плиты пляжа быстро.
Кто знает, те знают.
И бывшим ястребиным оком оглядевшись, лёг.
И видел я, как все вставали и все ложились.
Это бывает редко, и я знаю почему.
Я посмотрел, куда они.
Это было далеко.
Обычно у мужчин зрение слабое.
Но это они видят очень далеко – когда все встали, встал и я посмотреть.
Да, и я.
И хоть было там километра два, но такой фигуры ни до, ни после…
Поэтому, когда вставала она, вставали все.
И я лёг со всеми.
Представлюсь.
Я имею отношение к сцене, и потрясение не было таким сильным.
И солнце грело, и дети кричали, и я заснул.
И я проснулся от капель, от дождя, от брызг, от воды.
Солнце било в глаза. С кого-то течёт.
– Проснись! Ты спишь?
– Простите.
– Ты меня на «вы»?!
– А как? А кто?
В общем, я сел, я проснулся, я растерялся.
Я обалдел.
Это была она.
Не смотрите на солнце.
Не надевайте очки.
Не поправляйте внешность.
Не делайте ничего.
Вы ничего не исправите.
(Об этом надо было думать вашим родителям.)
В общем, оказывается, у неё была куча проблем после фестиваля.
То есть у неё он продолжался ещё месяца два.
То ли ребёнок её где-то ждал, то ли она его…
И чуть ли не я должен был ждать вместе с ней.
Тогда пьяный, сейчас сонный и опять чуть ли не лучше всех.
А их много.
Впадая в девичество, я – опрошен – дал свой телефон.
Все встали, и она ушла.
А я всё вертелся и устраивался на камнях, и все уже смотрели на меня.
И я уже не смотрел на всех, и я уже собрался и пошёл.
И меня ещё долго догоняли и передавали мои туфли, и мои очки, и моё полотенце, и мою панаму, и мою книгу, мои штаны.