Женское оружие

С этими словами Анна распахнула дверь в особую светлицу, которую с самого начала присмотрела себе под мастерскую, и обомлела.

«Да-а… ТАКОГО в Турове она точно не видела…»

За спиной послышался резкий вздох – и тут же оборвался. Посмотреть и правда было на что: напротив висящего на стене большого овального посеребренного блюда, отполированного и начищенного до блеска, в одной нижней рубахе стояла Анька. Застигнутая их появлением врасплох, она испуганно замерла, не успев изменить старательно, но неумело принятую позу, неприличную и смешную одновременно. Так и стояла враскорячку, поставив ногу на лавку, отставив зад и нелепо изогнувшись. На лице ее еще держалось выражение, должное, видимо, изображать невиданный соблазн и плотский грех – эдакая личина застывшая. Впрочем, выражение это стремительно оплывало, уступая место паническому ужасу: как ни глупа была Анька, а то, что влипла она на этот раз основательно, уяснила моментально. Одного взгляда на мать хватило.

А та и сама не могла понять, ЧТО поднималось у нее в душе и невольно отражалось в глазах – так, что даже Аньку проняло. Вид бесстыже кривляющейся девчонки – ее дочери! – вызвал уже не гнев, а ярость и… боль. Когда-то юную Анну очень сильно обожгло этой болью, хоть она и постаралась запрятать те постыдные воспоминания как можно глубже, забыть, похоронить их. Вместе с болью подступил ужас – тоже давно спрятанный, но от этого не менее жгучий. И уже не она, а именно этот ужас заговорил сейчас вместо нее.

– Та-ак… – От тихого голоса, почти шепота, Анька вздрогнула, как от окрика, попятилась, чуть не споткнувшись, и испуганно залепетала, стремительно бледнея:

– Мам…очка… я не то… я не за тем… я поглядеть хотела… – Суетливо потянулась за сброшенным платьем и замерла, настигнутая резким окриком.

– Стоять! – Боярыня, словно кнутом щелкнула, подошла к дочери, оглядела с ног до головы и брезгливо бросила: – Ну, насмотрелась?

– Ты не поняла… просто я… у меня… прыщик тут… – Всегда бойкую и скорую на оправдания Аньку сейчас было не узнать.

«Она же… Да как посмела?! Грех-то какой! ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ, ДЩЕРЬ ПОРОЧНАЯ!!! СЕМЯ ДЬЯВОЛЬСКОЕ!!! МОЛИСЬ!!!»

И прогоняя невесть откуда всплывшие слова, гася боль и слепую ярость, но распаляя гнев, появилось уже осмысленное понимание:

«Не дай бог кто увидит – опозорит ведь… Не только себя опозорит – весь род. Ну нет, не позволю! Из-за одной дурехи вся семья страдать должна? Не хочет умнеть – пусть здесь прозябает».

– Одевайся… – все тем же чужим голосом проговорила Анна, – в Ратное поедешь.

– Как – в Ратное? Зачем? – ахнула Анька.

– Пусть дед решает, что с тобой делать. Все равно пользы от тебя роду нет, один укор и поругание.

– Матушка, да я же только…

– Молчи! – оборвала ее боярыня, да так взглянула, что Анька замолкла на полуслове и испуганно присела. – Видела я все. Делай, что велено!

Если бы мать кричала или хлестала ее по щекам, Анька бы не так испугалась, как вот этим в самом деле усталым и холодным словам. Мама, такая привычная, понятная, временами суровая, куда-то пропала, а вместо нее над Анной-младшей возвышалась совершенно чужая женщина. Она не скрывала своего презрения и смотрела на девчонку с брезгливостью, как на случайно попавшегося под руку слизняка, и слова, вроде бы негромкие, отзывались похоронным звоном.

– Моя вина, что дуру такую вырастила, – сама перед родом и отвечу, – уже как будто и не с дочерью, а сама с собой, продолжала говорить Анна. – Но большей беды не допущу. На выселках твоя дурь роду не так опасна будет.

– На выселках? – взвыла Анька. – Ты же про Ратное сказала…

– Это уже как дед решит… – Боярыня ухватила провинившуюся дочь за косу и деловито, будто веревку для какой-то мелкой хозяйственной надобности, накрутила на руку. – Когда остриженную увидит…

Обернувшись, Анна поискала глазами ножницы, увидела их на противоположном краю стола, поняла, что не дотянется и нетерпеливо кивнула Арине: – Подай!

Та, однако, не спешила выполнить приказ боярыни, положила на ножницы руку – то ли взять их хотела, то ли прикрыть. Посмотрела вопросительно:

– Зачем?

– Давай сюда, раз велю! – повысила голос Анна, начиная сердиться уже на Арину – не понимает она, что ли?

Арина только брови подняла, спокойно и рассудительно проговорила (тоже словно и не с Анной, а сама с собой):

– Косу-то отрезать легко, вот обратно потом не приставишь. Что же это будет за боярышня без косы?

– Да какая из нее боярышня. – Анна, досадуя на неожиданную помеху, в сердцах рванула Аньку за косу, та дернулась и коротко всхлипнула. А Арина только головой покачала и отодвинула ножницы подальше:

– Как это – «какая?» Анна Фроловна из рода Лисовинов. Твоя дочь.

С непонятной для Арины болью Анна выкрикнула:

– В том-то и дело, что моя! Ты что, не видела?

– Да что там видеть-то было?

– Да мерзость всю эту… – Анну передернуло от отвращения. – Грех-то какой!

Тут уж ее собеседница не на шутку удивилась:

– Да бог с тобой! Какой же это грех? Обычное дело…

– Обычное?! Это непотребство – ОБЫЧНОЕ?! В молодой девке? Да что с ней дальше-то будет?! Она же весь род опозорит! Не приведи Господи, увидит кто – сраму не оберешься. Всё… всё прахом пойдет из-за одной дурищи! – почти выкрикнула Анна, глядя с негодованием на Арину, которая смотрела в ответ со спокойным недоумением, будто и не замечая, как трясет Анну от ярости.

– Ну да, на людях так не стоит, но мы-то не чужие. Неуклюже, конечно, у нее получилось, но это как раз от неумения да невинности. Вот кабы она это с УМЕНИЕМ проделывала… Отроки вон тоже себя пробуют, да еще как дерутся-то, и никто это грехом не считает.

Тут уже оторопела Анна:

– А отроки-то при чем?

– Так ведь они воинскому искусству учатся, а девки – женским хитростям. Поначалу оно всегда потешно выглядит, ну так иначе и не научишься.

Боярыня потрясенно замерла, с недоверием глядя на Арину.

«Мысли читает, что ли? Она же не слышала, что вчера Алексей про женское оружие говорил. Я и сама сравнивала девок с отроками, которые воинскому искусству учатся, но тут-то совсем иное… или то же самое?»

– А разве ты сама в ее годы… – закончить Арина не успела – Анна дернулась, как от пощечины:

– Откуда ты… – Взглянув на осевшую у ее ног Аньку, которая испуганно притихла и затравленно переводила взгляд с матери на свою нежданную защитницу, боярыня выпустила наконец из рук злополучную косу.

– Живо к себе! Там жди! Да платье надень! – Анька кое-как, путаясь, натянула на себя платье, всхлипывая, выскочила за дверь, и вскоре ее топот затих наверху. И только тогда Анна снова повернулась к Арине:

– К чему ты это сказала?

– Что? – неподдельно изумилась ее собеседница.

– Ну про меня… в ее возрасте…

– Да неужто тебя такое минуло? – Арина пожала плечами и улыбнулась: – Так оно у всех бывает в отрочестве. Разве тебе не хотелось понять, как это у баб взрослых получается – мужей разума лишать? – она хихикнула. – Да я и сама уж чего только не воображала в думках тайных! Спасибо бабке, объяснила, что к чему.