Жены и дочери

Миссис Гудинаф трясла головой целую минуту, прежде чем высказать свое мнение.

– Это риск, — сказала она, — большой риск. Мне не хочется так говорить доктору, но будь я на его месте, мне бы не понравилось, если бы моя дочь находилась бок о бок с девушкой, которая воспитывалась в стране, где родились Робеспьер и Бунапарт.

– Но Бонапарт был корсиканцем, — заметила мисс Браунинг, которая обладала более глубокими познаниями и большей широтой взглядов, чем миссис Гудинаф. — А общение с другими странами предоставляет огромную возможность для развития ума. Я всегда восхищаюсь грациозностью манер Синтии, она никогда не робеет говорить, и никогда не выставляет себя наперед. Она просто спасение для вечера, и если она немного жеманна, это естественно в ее возрасте! Теперь что касается милочки Молли, в ней есть какая-то неуклюжесть — она разбила одну из наших фарфоровых чашек, когда была на вечере в нашем доме в последний раз, разлила кофе на новый ковер, а затем так сконфузилась, что ничего не делала, а только сидела в уголке и держала язык за зубами весь остаток вечера.

– Она так огорчилась из-за того, что сделала, сестра, — произнесла мисс Фиби с мягким упреком — она всегда была предана Молли.

– А разве я сказала, что нет? Но кому нужно, чтобы потом она скучала весь вечер?

– Но ты была довольно резка… чересчур недовольна…

– Я считаю, что это мой долг быть резкой, да, и сердитой тоже, когда я вижу, как небрежна молодежь. И когда я ясно понимаю свой долг, я исполняю его. Я не из тех, кто уклоняется от него, они должны быть признательны мне. Не каждый возьмет на себя заботу порицать их, как известно миссис Гудинаф. Я очень люблю Молли Гибсон, очень, ради нее самой и ради ее матери. Не думаю, что она стоит полудюжины Синтий, но, несмотря на все, та не стала бы разбивать мою лучшую фарфоровую чашку, а затем сидеть, ничего не делая весь остаток вечера.

К этому времени миссис Гудинаф уже подавала явные знаки усталости. Проступки Молли и разбитая чашка мисс Браунинг являлись не такой волнующей темой для разговора, как новоявленная удача миссис Гибсон в лице ее родственника — успешного лондонского адвоката.

Мистер Киркпатрик, как и большинство других мужчин, пробивался на профессиональном поприще и был обременен большой семьей. Он был готов оказать хорошую услугу своим родственникам, если это не стоило ему потери времени, и если (что, возможно, было главным условием) он помнил об их существовании. После того, как он как-то предложил своей добродушной жене пригласить девочку к ним в гости, визит Синтии на Даути-стрит девять или десять лет назад не произвел на него большого впечатления. Скорее всякий раз он удивлялся присутствию хорошенькой девочки среди собственных детей, когда они выходили к десерту, и ему приходилось напоминать себе, кто она такая. Но поскольку в его привычке было покидать стол почти сразу и удаляться в маленькую заднюю комнату, называемую кабинетом, чтобы погрузиться в бумаги на остаток вечера, девочка не произвела на него большого впечатления; и, возможно, следующий раз он вспомнил о ее существовании, когда миссис Киркпатрик написала ему и попросила приютить на ночь Синтию, направлявшуюся в школу в Булони. Та же самая просьба последовала по ее возвращении; но так случилось, что он не видел девушку ни в первый, ни во второй раз, и только смутно вспоминал какие-то замечания, которые сделала его жена по этому случаю — ей казалось довольно неразумным посылать такую юную девушку в такое далекое путешествие, не позаботившись достаточно о ее безопасности. Он знал, что его жена восполнит все, чего будет недоставать, словно Синтия ее собственная дочь, и больше не думал о ней, пока не получил приглашение посетить бракосочетание миссис Киркпатрик с мистером Гибсоном, высокоуважаемым доктором из Холлингфорда, и т. д. и т. д. — подобное внимание скорее рассердило его, нежели порадовало.

– Неужели эта женщина думает, что мне нечего делать, кроме как бегать по деревне в поисках невест и женихов, когда грядет великое дело Хоутона против Хоутона, и мне не следует терять ни минуты? — спросил он у своей жены.

– Возможно, она никогда не слышала о нем, — предположила миссис Киркпатрик.

– Чепуха! Вот уже несколько дней об этом деле пишут газеты.

– Но она может не знать, что ты занят в нем.

– Может и не знать, — протянул он задумчиво, — такое незнание возможно.

Но теперь великое дело Хоутона против Хоутона было в прошлом, жестокая борьба закончилась, королевское адвокатство — еще одно плато на пути к вершине — было завоевано, и у мистера Киркпатрика появилось свободное время для домашних чувств и воспоминаний. Однажды во время пасхальных каникул он оказался возле Холлингфорда. У него в запасе было воскресенье, и он написал письмо, напросившись в гости к Гибсонам с пятницы до понедельника, изображая, что испытывает сильное желание (которое чувствовал в меньшей степени) познакомиться с мистером Гибсоном. Мистер Гибсон, хотя и был занят своими профессиональными делами, всегда был гостеприимен, и более того, ему всегда доставляло удовольствие сбежать от замкнутой атмосферы, в которой он задыхался, и вдохнуть глоток свежего воздуха: взглянуть на то, что происходит в большом мире за пределами его ежедневных мыслей и действий. Поэтому он готов был оказать сердечный прием своему незнакомому родственнику. Миссис Гибсон пребывала в волнении от сентиментального удовольствия, которое посчитала семейной привязанностью, и которое бы не было столь пьянящим, если бы мистер Киркпатрик оставался в своем прежнем положении пробивавшегося юриста, проживавшего на Даути-стрит с семью детьми.

Когда два джентльмена встретились, их привлекла друг в друге схожесть характеров, а расхождение во мнениях позволило приобрести друг у друга опыт, на котором были основаны эти мнения, ценные для обоих. Мистер Киркпатрик был внимательно вежлив с миссис Гибсон, хотя в их общении родственным узам не придавалось большого значения, и он был очень рад, что она нашла себе достойную партию, выйдя замуж за разумного и приятного человека, который мог содержать ее в достатке и относится к ее дочери без предрассудков. Молли произвела на него впечатление хрупкой девушки, которая могла быть очень милой, если бы выглядела более здоровой и оживленной. Осмотрев ее критически, он отметил красивые черты ее лица: мягкие серые глаза, черные завитые ресницы, редко появляющиеся ямочки, прекрасные зубы, — но на всем этом была вялость, тихое уныние, которые напрашивалось на невыгодное сравнение с цветущей Синтией — блистательной, энергичной, грациозной и остроумной. Как потом мистер Киркпатрик рассказал своей жене, он совершенно влюбился в ту девушку. И Синтия, готовая очаровывать незнакомцев, как любая девочка трех или четырех лет, оказалась на высоте положения, забыв о своих заботах и унынии, больше не вспоминая, что сожалела, утратив доброе мнение мистера Гибсона, слушала увлеченно и вставляла кроткие реплики, перемешанные с наивными забавными остротами, пока мистер Киркпатрик не оказался всецело ею очарован. Он уезжал из Холлингфорда, удивляясь тому, что исполнил свой долг и получил от этого удовольствие. К миссис Гибсон и Молли он испытывал обычные дружеские чувства, и ему было все равно, увидит ли он их снова. Но к мистеру Гибсону он испытывал теплое уважение, сильную личную симпатию и был бы рад, если бы она переросла в дружбу, для которой бы нашлось время в этом беспокойном мире. И он определенно решил больше видеться с Синтией; его жена должна узнать ее; она должна остановиться у них в Лондоне и показать себя свету. Но, вернувшись домой, мистер Киркпатрик обнаружил, что его ждет очень много работы, и ему придется запереть зародившуюся дружбу и добрые планы в надежном шкафу своей души и отдаться душой и телом неотложным делам. Но в мае у него нашлось время, он взял свою жену на Академическую выставку, где выставленные портреты настолько поразили его своей схожестью с Синтией, что он рассказал своей жене о ней и о своей поездке в Холлингфорд больше, чем сделал это ранее. В результате, на следующий день миссис Гибсон было отправлено письмо, в котором Синтию пригласили навестить кузенов в Лондоне, и напомнили ей много незначительных случаев, которые произошли, когда она бывала у них ребенком, чтобы протянуть нить дружбы из прошлого в настоящее. По получении это письмо было по разному воспринято четырьмя людьми, сидевшими за утренним столом. Сначала миссис Гибсон сама прочитала его. Затем, умолчав о том, о чем в нем говорится, дабы ее слушатели пребывали в неведении, к чему относятся ее замечания, она сказала:

– Думаю, они вспомнили, что я им более близкая родня, чем она, но никто не думает о семейной привязанности в наши дни. Он мне очень понравился, купил мне новую поваренную книгу, все для того, чтобы сделать приятное и угодить, как он привык, — она произнесла эти слова печальным, обиженным тоном, но так как никто не знал, о чем она говорит, было трудно ее утешить. Ее муж заговорил первым:

– Если вы хотите, чтобы мы посочувствовали вам, расскажите нам, какова природа вашего горя.

– Полагаю, он предполагал оказать дружеское внимание, только я думаю, что сначала следовало спросить меня, а не Синтию, — ответила она, снова прочитывая письмо.

– Кто это он? И что вы подразумеваете под «дружеским вниманием»?

– Мистер Киркпатрик, разумеется. Это письмо от него, и он хочет, чтобы Синтия поехала и навестила их, и ни слова ни обо мне, ни о вас, мой дорогой. Я уверена, мы сделали все возможное, чтобы его пребывание у нас было приятным, и ему следовало сначала пригласить нас.

– Так как у меня нет возможности поехать, мне это неважно.

– Но я могла бы поехать, во всяком случае, ему следовало оказать нам любезность: это всего лишь надлежащий знак уважения. К тому же так неблагодарно с его стороны, когда я намеренно отдала ему свою гардеробную!

– А я переодевался к ужину каждый день, пока он был здесь, если уж перечислять жертвы, на которые каждый из нас пошел ради него. Но, несмотря на это, я не ждал, что он пригласит меня к себе. Я буду только очень рад, если он снова приедет ко мне.

– Я склонна запретить Синтии ехать, — задумчиво произнесла миссис Гибсон.

– Я не могу ехать, мама, — краснея, сказала Синтия. — Все мои платья такие поношенные, а мою старую шляпку нужно переделать на летнюю.

– Но ты можешь купить новую. Я уверена, сейчас самое время купить тебе другое шелковое платье. Ты, должно быть, много отложила, я не помню, когда ты покупала себе новую одежду.

Синтия начала что-то говорить, но резко остановилась. Она продолжила намазывать масло на тост, но держала его в руке, не откусив ни кусочка. Не глядя ни на кого, спустя пару минут молчания, она снова заговорила:

– Я не могу ехать. Мне бы очень понравилась эта поездка, но я действительно не могу. Пожалуйста, мама, напиши ответ немедленно и откажись.

– Чепуха, дитя! Когда человек в положении мистера Киркпатрика предлагает свое расположение, не стоит отказываться, не предоставив основательных причин. С его стороны это так любезно!

– А что если тебе поехать вместо меня? — предположила Синтия.

– Нет, нет! Так не пойдет, — решительно возразил мистер Гибсон. — Ты не можешь передавать приглашение таким образом. На самом деле, Синтия, эта отговорка из-за одежды кажется очень банальной, если у тебя нет других причин для отказа.

– Это настоящая, истинная причина для меня, — сказала Синтия, взглянув на него. — Вы должны позволить мне судить себя самой. Не стоит ехать туда в потрепанной одежде, даже на Даути-стрит, насколько я помню, моя тетя очень привередлива в одежде. И теперь, когда Маргарет и Хелен уже выросли, и они так много выходят… пожалуйста, не говорите больше ничего об этом, я знаю, этого не стоит делать.