Жернова. 1918–1953. Книга одиннадцатая. За огненным валом

Бронетранспортер с охраной свернул с наезженной дороги на просеку и покатил между соснами, вершины которых сошлись высоко над головой, раскачиваясь под порывами ветра. Даже сквозь рокот мотора слышно, как оттуда вместе со снежной мутью низвергается глухой неумолчный гул.

Через минуту-другую посветлело, открылось широкое поле с редкими островками деревьев, приземистыми строениями там и сям, извилистой речушкой с черной водой и серым кустарником на ее берегах, неряшливыми пунктирами окопов и частыми оспинами воронок на грязно-белом снегу.

Справа от просеки между соснами натянута маскировочная сеть, под нею брезентовый полог, под пологом помост, а рядом с десяток офицеров. От них отделилась высокая статная фигура полковника Матова и ленивой трусцой двинулась навстречу подъезжающей машине.

– Товарищ генерал-лейтенант! – начал было докладывать Матов, едва Валецкий выбрался из машины, но тот остановил его движением руки, поздоровался, произнес с усмешкой:

– Ну-с, показывайте, Николай Анатольевич, как вы тут ходите за огненным валом.

– У меня все готово, Петр Вениаминович. Прикажете начинать?

– Да, пожалуй.

– Милости прошу на НП.

Валецкий прошел под полог, поздоровался за руку со всеми офицерами штаба дивизии, поднялся по ступенькам на помост. Здесь стояли дощатые столы, длинные лавки, стереотрубы. Возле одной из стереотруб стул с гнутой спинкой и гербом какого-то польского шляхтича. Валецкий направился к стулу, устроился перед стереотрубой, оглянулся на полковника Матова, тот кому-то кивнул головой, кто-то коротко бросил в телефонную трубку: «Давай!» – и в воздух взлетели две красные ракеты.

Какое-то время слышно было только, как гудят на ветру сосны. Потом слева, у дальней кромки леса вспучились дымы, донесся орудийный рокот, и почти тотчас же поперек речушки, за прерывистой нитью окопов бесшумно поднялась стена разрывов, неровная, рваная. Вот она стала шириться и уплотняться, заполняясь белесым дымом, – и до слуха Валецкого докатился тяжелый гул, тело его ощутило содрогания земли. Вслед за этим из другой пунктирной линии, метров на сто ближе к НП и менее заметной, словно выброшенная на поверхность земли неведомой силой, поднялась густая цепь человеческих фигурок и споро покатилась прямо на разрывы снарядов и мин. Разрывы какое-то время плясали на одном месте, а потом стали смещаться к гряде невысоких холмов с прилепившимися на них приземистыми строениями.

Валецкий припал к окулярам стереотрубы – фигурки и разрывы выросли и заполонили все пространство. Люди с подоткнутыми полами шинелей бежали внешне легко и неутомимо, не задерживаясь перед препятствиями, не сбиваясь в кучи, не отставая и не растягиваясь, все время держась на одинаковом и, следовательно, безопасном расстоянии от взлетающей впереди них в клубах дыма земли. Правда, генералу показалось, что они слишком близко держатся от разрывов, и он даже поежился под шинелью, хотя и знал, что там все делается правильно, в пределах разумного риска.

Цепь солдат то затягивало дымом – и тогда были видны лишь отдельные ее звенья, то она возникала вновь, и казалось, что нет и не может быть на земле такой силы, которая бы могла остановить этот равномерный бег серых фигурок. И как бы ни условно было открывающееся перед Валецким зрелище, повидавшим на своем веку не одну атаку, тоже когда-то бегавшим с винтовкой наперевес, зрелище это все равно захватывало и даже гипнотизировало своей логической завершенностью. А ведь еще в Первую мировую немцы пользовались этим приемом, но русские армии внедрить его у себя не смогли: тут и дисциплина не немецкая, и русская безалаберность, и снарядов не хватало, и сами снаряды могли то перелетать, то не долетать до цели по причине некачественных порохов. И только теперь, на четвертый год войны, и мы сподобились до немецкой методы. Как говорится, лучше позже, чем никогда.

Вот разрывы подошли вплотную к подножию холмистой гряды, вот полезли вверх, в их дыму скрылись приземистые строения, а цепь серых фигурок, уже едва различимая даже в стереотрубу, все так же неумолимо двигалась вслед за ними, словно связанная с огненным валом незримой нитью. Казалось, что серые фигурки не знают усталости и могут бежать в раз и навсегда заданном темпе безостановочно на какое угодно расстояние.

– Вот черти! – восхищенно пробормотал Валецкий. – Если они так и в настоящем бою… – И, обернувшись к полковнику Матову: – Сколько они прошли?

– Около пяти километров. Если точно – четыре семьсот.

Валецкий глянул на часы: с того мгновения, как в небо взлетели красные ракеты, прошло 26 минут. За полчаса пять километров… Если так и в боевой обстановке, то они прошьют немецкую оборону…

– Давно тренируетесь?

– Здесь – вторую неделю. До этого батальон тренировался самостоятельно.

– Сколько они могут вот так, безостановочно?

– Километров пятнадцать-двадцать. С полной выкладкой. В зависимости от местности. Мы проверяли, – улыбнулся Матов, глядя на командующего армией своими большими нагловатыми, как показалось Валецкому, глазами. – А в бой они пойдут налегке. Другое дело, что такое расстояние невозможно контролировать визуально. Но если батальон снабдить рациями, да вслед за пехотой двигать артиллерию, то можно рассчитывать километров на десять. Теоретически, разумеется.

– Что ж, неплохо, – согласился Валецкий. – Весьма неплохо. Давайте отбой. – И поднялся.

Матов коротко взмахнул рукой – и в небе расцвела целая гирлянда разноцветных ракет.

И сразу же наступила тишина.

– Проехать туда можно? – Валецкий показал в сторону холмистой гряды, где, сносимые ветром к лесу, медленно таяли белесые дымки.

– Можно. Вон там, справа, дорога.

– Хорошо, поехали. Я хочу поговорить с солдатами.

– Только… – Матов подошел к Валецкому вплотную и понизил голос. – Это люди из так называемого отдельного штурмового батальона, товарищ командующий.

– А-а… – замялся Валецкий, но отступать было поздно: слишком громко он объявил о своем намерении. – Все равно, поехали!

– Тогда лучше в моем вездеходе, Петр Вениаминович, – предложил Матов. – Дорога туда разбита весьма основательно.

Глава 12

Наконец-то дали отбой, перестали рваться снаряды и мины, цепь остановила свой бег и стала медленно стягиваться к середине, к лейтенанту Красникову.

Гаврилов шагал рядом с Пивоваровым. Они довольно быстро сошлись и подружились: и судьбы во многом схожие, и семьи неизвестно где, и на жизнь и на войну взгляды почти одинаковые. Но главное, что их объединяло, это неистовое желание осмыслить путь, пройденный армией, понять, почему этот путь оказался таким тернистым. Оба не без основания полагали, что военная карьера для них кончилась, что если удастся уцелеть, надо будет как-то по-новому устраивать свою жизнь. И оба надеялись, что после победы все должно перемениться к лучшему, пусть не сразу, не на другой день, но все равно и обязательно, потому что народ, вынесший такую страшную войну, испытавший столько горя и понесший такие потери, заслуживает лучшей доли. История России и других государств давала им разные примеры такого улучшения народной жизни, и им очень хотелось, чтобы эти примеры говорили не о случайности, а о закономерности.

Пивоваров и Гаврилов внешне резко отличались друг от друга: один высокий и медлительный, другой почти на голову ниже, непоседливый и взрывной. Когда выпадало свободное время, они отходили в сторонку, и было видно, как невысокий, но вытянутый в струнку Гаврилов мечется вокруг высокого и сутулого Пивоварова, рубя воздух руками, сжатыми в кулаки.

О чем могут спорить два бывших офицера и на почтительном расстоянии от других бывших же офицеров? О чем могут спорить два бывших офицера, если другие бывшие офицеры не только ни о чем спорить не желают, но и перекинуться двумя-тремя словами на темы, не относящиеся к службе, к обыденным нуждам и потребностям, считают непозволительной роскошью?