Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность

– Возле театра давайте и встретимся.

– Нет, что вы! Это невозможно! – забеспокоился Жуков, представив себя топчущимся с букетом возле театра. – Лучше я заеду за вами. – И твердо, точно отдавая приказ: – Так будет лучше.

И опять она согласилась легко, будто ей было все равно, где встречаться:

– Хорошо, заезжайте.

И, написав на бумажке адрес, протянула Жукову.

Он взял, поднялся, склонил голову.

– Еще раз большое вам спасибо, Галина Александровна, – с удовольствием и даже со вкусом произнес он ее имя. – Тогда – до завтра.

– И вам тоже… за цветы. Белые хризантемы – мои любимые. И за приглашение. Я так давно нигде не была.

* * *

Жуков нажал кнопку звонка. Дверь открылась, вошел адъютант.

– Звали, Георгий Константинович?

– Звал. Скажи, в местный театр в чем ходят наши генералы? В форме или в гражданском?

– Кто как, Георгий Константинович. Но в основном в форме.

– В форме, говоришь? Ну, хорошо. Можешь быть свободным… Впрочем, подожди. Скажи водителю, чтобы заехал за мной в восемнадцать-ноль-ноль. На квартиру.

– Так рано? Начало в девятнадцать-тридцать. А тут идти-то всего пять минут.

Жуков нахмурился.

– А улица Нагорная – это где?

– Это почти на окраине. Если пешком, то минут сорок. На машине – десять.

– Тогда в восемнадцать-тридцать.

– Будет исполнено, Георгий Константинович.

Глава 14

Идя из штаба на свою квартиру, Жуков снова купил белые хризантемы. Дома, поужинав, переоделся в парадную форму. Но без орденов, а лишь с колодками и звездами Героя. Долго стоял возле большого зеркала, критически себя разглядывая. Да, староват для любовника: уже за пятьдесят. Правда, седины еще не так много, но морщин хватает. И волос на голове все меньше. Но вот странность, над которой он еще никогда не задумывался: глаза закроешь и видишь себя… ну, не мальчишкой, а лет эдак на двадцать пять-тридцать, не больше. И, надо думать, не у него одного такое же ощущение. Или даже уверенность. Потому, видать, и считается, будто душа вечна и неизменна. Из этого ощущения, скорее всего, и пошло убеждение, что она существует как бы независимо от тела. Враки, конечно, но что-то все-таки есть, что противится старению тела, не хочет стареть вместе с ним…

И вообще, что ты видел? То есть, видел-то ты много чего, но все это на виду, все это служение… А для себя? Для той же души? Почти ничего. Семья где-то, ты почти всегда от нее в стороне. Иногда случайные женщины… А эта… Как легко она согласилась. А с другой стороны, годы уже не те, чтобы кочевряжиться. Наверное, вдова, муж погиб на фронте. Дети… Есть у нее дети? Даже если есть, что с того? Впрочем, все это ерунда! Не о том ты, Егорий. Не о том. А о чем надо? Ни о чем не надо. Все к черту! Сегодня – театр! И Галина Александровна. И точка.

На лавочках у подъезда сидели пожилые женщины, молодые катали коляски по дорожкам, ребятишки играли в палочки-выручалочки.

Галина Александровна ждала возле подъезда. На ней серый плащ, серый же берет, на ногах боты, в руках сумочка. Волосы свободно падают на плечи густой волной. В сером сумраке остывающего дня кажется девочкой.

Жуков выбрался из машины. Женщины уставились на него с испугом.

– Здравствуйте, товарищи, – произнес он.

– Здрасьсте, – разноголосо ответили ему.

– Прошу вас, Галина Александровна.

– Спасибо, Георгий Константинович.

– Да, вот вам цветы, – вспомнил он о букете, небрежно брошенном на сиденье.

Она прижала цветы к груди.

– Какая прелесть! У кого вы такие берете?

– Есть одна знакомая старушка, – улыбнулся в ответ Жуков, помогая ей сесть в машину. И почувствовал себя легко и свободно. Как никогда.

Снаружи театр освещен едва-едва, разве что возле парадной двери несколько лампочек, да четыре фонаря освещают лестницу, ведущую к этой двери. У входа прохаживается милиционер. Остановился трамвай на углу, шумно вытолкнув из своего чрева сгусток людей.

Жуков поддержал даму под локоток, повел к двери.

– Жуков! Жуков! – зашуршало вокруг.

Народ расступился, давая дорогу.

Он вел Галину Александровну, не глядя по сторонам. Но краем глаза отмечал то оживление, которое вызвало его появление в театре. Кто-то даже захлопал, но его не поддержали. Все-таки в театр ходит народ солидный, чувства свои скрывать умеет.

А Галина Александровна… Как она идет! Царица! И кажется, что не он ее ведет, а она его.

Вот и четвертый ряд. Жуков пропустил даму вперед. Мужчины поднялись, женщины подобрали колени. Галина Александровна раскланивалась направо и налево: знакомых у нее – полгорода. Жуков едва кивал головой, хотя и не знал никого из тех, кто с ним здоровается.

В Одессе он часто бывал в театре, но там на него почти не обращали внимания. Одесситы народ не столько сдержанный, сколько лицемерный. А в Москве всяких знаменитостей пруд пруди, и каждый мнит себя маршалом… в своем деле, разумеется. Там вообще не принято пялить глаза на кого бы то ни было. А здесь идешь по проходу, как сквозь строй. Провинция. А может, потому, что он с дамой? Вот уж наговорятся теперь на кухнях. А и пусть говорят. Плевать…

Гул голосов постепенно начал спадать. Разошелся занавес. Спектакль начался. Но действо на сцене не занимало Жукова, хотя он прилежно следил за перемещениями актеров и вслушивался в их речи. Все его внимание было приковано к существу, сидящему рядом. Он своим правым боком чувствовал тепло ее тела, иногда они касались рукавами, и этого оказывалось достаточно, чтобы по телу его прокатывалась горячая волна. Черте что! Он-то думал, что все эти сантименты в прошлом. Да в прошлом их и не было. Все в прошлом было проще. С чего бы вдруг на склоне лет?

Жуков так и не понял, что играли на сцене и как.

В перерыве хотел повести Галину Александровну в буфет, но она отказалась. Ходили по фойе, разглядывали фотографии местных знаменитостей. Промелькнуло в стороне лицо начальника штаба округа. Еще знакомое лицо – встречался на пленуме обкома. Кто-то раскланивался издали.

Во второй перерыв все-таки пошли в буфет, выпили кофе с бутербродами и пирожными. Стоял в очереди. Очередь дружно хотела пропустить его вперед, но он не позволил. Даже рассердился. Вокруг только и слышно: «Жуков! Жуков!»

В гардеробе помог Галине Александровне надеть плащ, подал цветы. Мелькали белые пятна лиц. Машина уже стояла у подъезда. Галина Александровна что-то говорила, он что-то отвечал, не понимая смысла ее слов и не стараясь его понять. Ему хватало и того, что он слышит ее голос, что она рядом.

Сели в машину. Надо бы велеть шоферу ехать помедленнее, но язык не повернулся сказать об этом. Да и парню надо домой, к семье, ему не до тонкостей.

Галина Александровна попросила остановить, не доезжая до дома. Вышли.

– Не провожайте меня, Георгий Константинович. Я тут сама.

– Как же так? Темно ведь, – запротестовал он.

– Это еще не темно. Раньше было темнее. Раньше вообще ни одного фонаря не горело. А теперь – пожалуйста. Я привыкла. Да и кто меня тут тронет! – воскликнула она.

– К счастью, вы не жили в Одессе, – проворчал Жуков. – Там и мужчине-то ходить было опасно. Кстати, у вас есть оружие?

– Зачем? Я давно его сдала. И ни разу не пользовалась. А у вас?

– У меня есть, – сказал он и вдруг устыдился того, что он, бывалый человек, ходит по городу с оружием. И даже в театр. – Привычка, понимаете ли, – пробормотал он. И, чтобы замять неприятную тему, спросил: – Вы не будете против, если я напишу вам из Кисловодска?