Жернова. 1918–1953. Книга тринадцатая. Обреченность

Нам бы, русским, такое единство и такую общность, ни раз приходило в голову Алексею Петровичу, как и понимание, что не дадут ни создать такого единства, ни образовать такую общность. Не дали же ленинградцам. Чем провинился Кузнецов, Вознесенский, Попков и прочие? Хотели отделить от СССР Россию? Чепуха! Устранить Сталина? Политбюро? Чепуха еще большая! Ведь не за то их решили наказать, что они вернули исторические названия некоторым ленинградским площадям и улицам, убрав с них урицких и володарских. Хотя и в этом вопросе не довели русификацию города до конца. Между тем на пустом месте само «Ленинградское дело» возникнуть не могло: что-то там было посерьезнее переименований.

Вот и объединяйся после этого. К тому же Алексей Петрович не нашел у себя в душе ни малейшей тяги ни к единству, ни к общности. И пришел к тому выводу, к какому уже ни раз приходили до него: большой народ живет по своим законам, по которым единство и общность осуществляются не явочным порядком, а через осознание своей громадности и силы. Вот только использовать эти силы почему-то удается лишь в том случае, когда народ оказывается на краю гибели, и хотя это дорого обходится тому же народу, он почему-то упорно наступает на одни и те же грабли. А может, в этом заложен какой-то биологический смысл? Черт его знает…

А Сталин между тем явно ополчился именно на евреев, почувствовав в них угрозу и своей власти, и государству. Раньше бы Алексей Петрович позлорадствовал: мол, поздновато спохватился, Величайший из величайших. Но сейчас на злорадство почему-то не тянуло. Да и не верил, что антиеврейская кампания даст какие-то серьезные результаты. Если не считать того, что такая кампания лишь подхлестнет напуганных Сибирью евреев кинуться в Израиль. И что это за борьба такая, когда одной рукой Сталин раздает евреям премии своего имени, а другой их сажает? Что дал стране разгон еврейского антифашистского комитета, закрытие их театров, газет и журналов? Он лишь ожесточил евреев, заставив их на время притихнуть, уйти как бы в подполье, но когда-нибудь они, воспользовавшись благоприятным моментом, отыграются на русских же. Заговор? Да евреи только и могут существовать в чужой среде посредством заговоров, иначе бы они давно ассимилировались и растворились в гуще аборигенов. И поди разберись: то ли Сталин не понимал этого раньше, то ли у него произошло разжижение мозгов от старости, то ли тут очередное лицемерие, направленное на то, чтобы сбить накал антисемитских настроений дозированным государственным антисемитизмом, то ли он уже не способен здраво оценивать положение в стране и в мире.

Неужели Сталин хочет повторить тридцать седьмой год? Но тогда вопрос: с кем же боролся он в те времена и с кем борется в нынешние? И с какого боку здесь маршал Жуков и другие военачальники?

Все так смутно и так задрапировано ложью, что никакой гений не сможет проникнуть под ее смрадные покровы. Но самое главное – простому народу совершенно все равно, кого Сталин сажает, кого расстреливает. И не потому, что народ слишком доверчив и равнодушен по своей натуре, а потому, скорее всего, что слишком занят борьбой за выживание в этих почти невыносимых условиях.

Впрочем, какое ему, Алексею Задонову, до всего этого дело? Повлиять он ни на что не может, а изводить себя бесплодными рассуждениями глупо. Но и не рассуждать он тоже не способен, следовательно, женщина – это единственное, что может его отвлечь от всей этой дряни. И да здравствует женщина и предстоящий вечер!

Глава 4

Алексей Петрович встретил Гюльнару у входа в ресторан. И удивился, едва увидев ее: к подъезду гостиницы приближалась совершенно другая женщина, мало похожая на ту, с кем он проводил долгие часы в поезде. Она еще больше похорошела, а одета была почти изысканно для рядовой сотрудницы городского гидрометиоцентра и нынешнего времени, когда почти все достается либо по большому блату, либо исходя из высокого положения в обществе. Сам Алексей Петрович мог себе позволить и несколько костюмов, сшитых на заказ или купленных за границей, и семью одеть соответствующим образом, но не слишком крикливо, чтобы это бросалось в глаза. И считал это нормальным. Но Гюльнара… Видать, за год что-то произошло в ее жизни решительное, но тогда зачем ей эта встреча со случайным попутчиком? Ведь он в поезде не стал раскрывать перед нею своего инкогнито: Алексей Петрович – и ничего больше. Да и она не слишком-то интересовалась его положением, занятая своими переживаниями. С тем они и расстались. Может, она потом догадалась, с кем познакомилась в поезде и кому дала свой телефон? Вполне возможно: портреты писателя Задонова на всех его книгах, иногда появляются на страницах газет и журналов, и раза два-три даже промелькнули в кадрах кинохроники.

– Вы восхитительны, Галочка-Гюльнаралочка! – воскликнул Алексей Петрович, вручая ей букет полураспустившихся роз. – Честное слово, я не ожидал увидеть вас такой… такой цветущей и жизнерадостной!

– Почему же? – удивилась она, кокетливо поведя своей ухоженной головкой.

– Я помню совсем другую Галю-Гюльнару, хотя и рад вашему преображению несказанно.

Алексей Петрович поцеловал ей руку и повел в ресторан, придерживая за локоток. Мучительные раздумья оставили его, он снова чувствовал себя помолодевшим, сильным и неотразимым.

– Я рад, Галочка, что прошлое наконец отпустило вас, – говорил он, когда усадил ее за столик в отдельном кабинете. – Как бы не тяжелы были наши утраты, а жизнь берет свое. Тем более что с каждой ушедшей минутой становится все меньше и меньше отпущенного нам времени. Жаль, что вы не вышли замуж: такая женщина, как вы, непременно должна быть замужем…

– А я и вышла замуж, – произнесла Гюльнара, и в ее черных и слегка раскосых глазах Алексей Петрович успел разглядеть грустную усмешку, и подумал, что надо быть тоньше, а не кидаться в омут вниз головой: можно и на корягу налететь.

– И что, муж не был против нашей встречи? – удивился он.

– Мне не везет с мужьями, – вздохнула женщина и вздохнула вполне искренне. – Мы прожили с ним всего четыре месяца и разошлись: он оказался из тех, кто жировал в голодном Ленинграде. А я таких ненавижу.

– Вы, что же, не разобрались в этом сразу?

– После нашей с вами случайной встречи, после моей исповеди я не могла и дня оставаться одна. Не до того было, чтобы разбираться. А когда разобралась, тут же и порвала с ним всякие отношения.

– Да, я вас понимаю, – покивал головой Алексей Петрович.

– Это трудно понять: для этого надо быть женщиной и пережить то, что пережила я.

– Вполне с вами согласен, мой ангел, – не стал спорить Алексей Петрович. – Наш условный язык общения иногда служит нам плохую службу.

Официант принес вино и закуски, разлил вино по бокалам.

– За ваши загадочные азиатские глаза и не менее загадочную русскую душу, – провозгласил Алексей Петрович заранее сочиненный тост.

– Спасибо, – поблагодарила Гюьнара и, слегка склонив голову набок, с откровенным любопытством посмотрела на Задонова, как смотрят дети на что-то пугающее, но интересное.

Она и дальше смотрела на него так же, отпивая из бокала глоток за глотком, так что Алексей Петрович даже заерзал на стуле от давно забытого смущения. И, чтобы прервать это затянувшееся разглядывание и молчание, спросил:

– Вы, помнится, рассказывали, что ваша мама познакомилась с вашим отцом в Узбекистане, что она и родилась… если мне не изменяет память, в Фергане.

– Да, у вас хорошая память, Алексей Петрович, – ответила женщина и отвела взгляд.

– А сами вы давно были в Фергане?

– Я там никогда и не была. Родилась в Коканде, папа был инженером-милиоратором, строил Ферганский канал. Перед войной мы переехали в Ленинград: я собиралась поступить в университет… Впрочем, я вам об этом рассказывала…

– Да-да, я помню… помню…

– А вы к нам приехали в командировку или так?

– В командировку.

– Собираетесь о чем-то писать?

– Нет, сугубо организационные проблемы… Кстати, а вы когда, простите за нескромность, догадались о моей профессии?

– Когда простилась с вами в Москве. И не догадалась, а одна дама, которая ехала со мной в одном купе, сказала, что писатель Алексей Задонов и Алексей Петрович, с которым я курила в тамбуре, одно и то же лицо. Я потом купила две ваших книжки… Читала взахлеб… К сожалению, других не нашла.