Жертва судебной ошибки

Герцог:

— Ха, ха, ха! Вот видите, дорогая мамаша, вы уже раскаиваетесь. Ха, ха! Предсказываю вам, вы кровавыми слезами станете оплакивать свою глупость!

Комиссар:

— Сударыня, это невозможно. Я обязан сию же минуту арестовать г-на де Бопертюи.

Сен-Мерри:

— Ради Бога, сударь, одно слово. Моя почтовая карета стоит у крыльца. Я вместе с этим господином сейчас же при вас сяду в нее, и мы уедем в Бельгию. В карете у меня два заряженных пистолета, и я даю вам слово благородного человека, что если он вздумает бежать, то я размозжу ему голову. Но, ради чести семьи, глава которой теперь за границей, позвольте мне увезти этого человека. Я самолично отвечаю за него: он живым или мертвым, но оставит Францию.

Комиссар:

— Мсье, хода правосудия нельзя остановить. Мне крайне прискорбно, что это несчастное дело вызовет скандал, но я не могу поступать против долга. (Герцогу.) Мсье герцог, вы готовы?

Герцог:

— К вашим услугам. Лакей отнесет необходимые мне вещи в тюрьму. Прощайте, милая мамаша; прощайте, кавалер. Я умру на эшафоте, а вы умрете от стыда и отчаяния. Мы по-квитались.

(Герцога уводят.)

LVI

Наследный принц, Анатоль Дюкормье, полковник Бутлер и другие лица, напившись вод, собирались каждое утро изо дня в день в салоне павильона, чтобы слушать отчет о деле Марии Фово и Клеманс Дюваль. Таким образом, они узнали, что Мария Фово, как отравительница, была приговорена к смертной казни, а Клеманс Дюваль за детоубийство — к бессрочным каторжным работам (ее не признали виновной в отравлении).

В это утро также все общество собралось в павильоне. Полковник Бутлер взял газету и прочел следующее:

«Казнь Марии Фово.

Сегодня утром мы присутствовали при сцене, не поддающейся описанию, и пишем эти строки под свежим впечатлением от пережитого волнения.

Чтобы довести до конца поставленную нами себе задачу, — заставить наших читателей как бы присутствовать при всех перипетиях и развязке ужасной драмы, развивавшейся перед Сенским судом присяжных, мы имели мужество отправиться сегодня к восьми часам к заставе St. Jakoba, чтобы видеть искупление преступления, в котором обвинялась и была признана виновной Мария Фово.

Мы уже сообщали нашим читателям, что осужденная не пожелала подать кассационную жалобу и приговор должен был сегодня привестись в исполнение.

Мы были на месте в половине восьмого. Погода стояла холодная и сырая. Еще с рассвета шел мелкий дождь, но тем пе менее собралась значительная толпа, привлеченная слухами о процессе. К сожалению, мы должны сказать, что, несмотря на ранний час, все окна выходящих на площадь домов были заняты дамами, которые с лорнетами в руках ожидали прибытия осужденной.

С великим трудом нам удалось пробраться в первые ряды, недалеко от эшафота. Мы заметили, что жестокость преступления возбуждала в присутствующих сильнейшее негодование, и поэтому боялись, как бы толпа своими угрожающими криками еще более не омрачила печальный конец осужденной.

Вскоре на соседних церковных часах пробило восемь, а злополучный поезд не показывался.

Обыкновенно правосудие так пунктуально, что такое опоздание подало повод для тысячи предположений, и приходится с прискорбием сказать, что многие казались почти рассерженными при мысли, что, пожалуй, им не удастся увидеть зрелища, на которое они рассчитывали законным образом.

Наконец, в четверть девятого толпа заволновалась, и из уст в уста перелетели слова:

— Вот она! Вот она!

Действительно, приближалась крупной рысью арестантская повозка под охраной отряда конной жандармерии. Повозка остановилась в нескольких шагах от нас, но еще осужденная не успела выйти, как палач и его помощники, приехавшие на извозчике, взбежали на помост эшафота, чтобы заняться последними приготовлениями, после чего один из помощников подошел к секретарю, стоявшему у дверей повозки. Почтенный аббат Сирото вышел первым из повозки и подал руку Марии Фово. Она сошла довольно бодро; но так как руки у нее были закручены за спину, то священник и палач помогли ей подняться по ступенькам на эшафот.

Мария Фово была в коричневом платье и голубом платочке на шее, с открытой головой. Она была страшно бледна, глаза ее блуждали, как будто она ничего не сознавала; казалось, что она движется, как автомат; она шевелила губами и два раза поцеловала крест, который ей поднес аббат Сирото. Мы слышали его слова: «Сестра моя, поцелуйте изображение Спасителя мира, это придаст вам мужества».

Когда осужденная взошла на эшафот, палач снял с нее платок, обнажил ей шею и подвел ее к роковой доске; его помощники привязали к ней Марию Фово, застегнув ремни, которые крепко придерживают казнимого в то время, когда падает доска.

С нашего места мы увидали — печальное зрелище! — поверх красной доски, в эту минуту стоявшей отвесно, мертвенно бледную, но еще прелестную голову Марии Фово в полукруглой выемке, которою оканчивается доска. Вдруг доска опустилась; уже палач поднес руку к шнурку, чтобы опустить и тяжелый нож гильотины, как вдруг в эту минуту толпа расступилась, чтобы пропустить муниципального гвардейца, который мчался галопом, махая бумагой над каской и крича:

— Постойте, постойте! Приостановите казнь!

Помощник прокурора бросается на помост и говорит палачу, который в какой-то нерешительности все еще держал в руке шнурок:

— Именем закона, милостивый государь, приостановите казнь: вон мчится во весь опор.

Палач повиновался. Доска из горизонтального положения снова стала в отвесное, и мы опять увидали лицо Марии Фово, но уже с полузакрытыми глазами; казалось, что она уже умерла.

— Но отвяжите же ее, сударь! — закричал аббат Сирото палачу. — Вы же видите, она умирает!

— Я получаю указания только от господина прокурора, — отвечал палач сухо.

Прокурор отдал приказ, и осужденную отвязали от ужасной машины и перенесли ее в арестантскую повозку.

В эту минуту толпа снова расступилась, чтобы пропустить карету, лошади которой были все в мыле. Рядом с кучером сидел какой-то господин без шляпы, необычайно бледный и с выражением страшной тревоги на лице.

Едва карета остановилась, как он в один прыжок соскочил с козел и закричал: «Где она? Где она?», спрашивая, без сомнения, об осужденной.

— Ее перенесли в повозку, она без сознания, — отвечал секретарь.

Неизвестный господин побежал к повозке. Как мы узнали после, это оказался знаменитый доктор Бонакэ. В то же время генеральный секретарь министра юстиции, приехавший вместе с доктором, поспешил к прокурору и сказал ему:

— По приказанию г-на генерального прокурора казнь приостановить. Осужденную отвезти обратно в тюрьму.

Марию Фово увезли, и толпа стала расходиться, делая тысячи предположений, почему отложена казнь.