Жестокая сделка

— Готовы ли вы, вступая на путь брака, любить и почитать друг друга до тех пор, пока вы оба будете жить?

— Да. — На этот раз мой голос прерывается, пока мы говорим, мой пульс учащается.

— Готовы ли вы с любовью принимать детей от Бога и воспитывать их в соответствии с законом Христа и его церкви?

На этот раз взгляд Найла ловит мой, когда мы говорим утвердительно. Что-то в его пронзительных голубых глазах заставляет меня затаить дыхание, как будто, возможно, все это что-то все-таки значит. Как будто, может быть, это не просто шоу, чтобы держать руки Диего подальше от меня.

— Поскольку вы намерены вступить в завет священного супружества, соедините свои правые руки и повторяйте за мной, заявляя о своем согласии перед Богом и его Церковью. Священник многозначительно смотрит вниз, где Найл уже держит обе мои руки. Найл прочищает горло, отпуская мою левую, и начинает повторять за отцом Эрнандесом.

— Я, Найл Джозеф Фланаган, беру тебя, Изабелла Лупе Сантьяго, в законные жены. — Его голубые глаза непоколебимо смотрят в мои, и я чувствую легкое головокружение, когда цепляюсь за его руку. Внезапно в церкви становится слишком тепло, всего этого слишком много, и мой пульс учащается, когда Найл произносит обеты вслух, четко и без колебаний. — Я обещаю быть верным тебе в хорошие и плохие времена, в болезни и здравии, в богатстве или бедности. Я буду любить и почитать тебя все дни своей жизни.

Я чувствую, как мое сердце снова раскрывается, когда я начинаю повторять свои собственные клятвы, сдерживая слезы, угрожающие навернуться на глаза. Больше всего на свете в тот момент я хочу, чтобы это было по-настоящему. Что Найл имел в виду все это и что мы были действительно счастливы. Чтобы я никогда не лгала, и он мог любить меня…все дни своей жизни.

— Я… — Мой голос срывается, и я тихонько прочищаю горло. — Я, Изабелла Лупе Сантьяго, беру тебя, Найл Джозеф Фланаган… — Я только сейчас узнаю его второе имя. Он услышал мое имя на гала-ужине, но я не знала его. Я чувствую, как у меня сводит живот, что-то похожее на истерику, грозящую вот-вот разразиться, но я подавляю это изо всех сил, какие у меня есть. Я могу быть сильной. Я справлюсь с этим… я уже проходила через гораздо худшее. Что такое маленькое горе по сравнению с тем, через что я заставила пройти Найла?

— …быть моим законным мужем, — продолжаю я, мой голос все еще дрожит. — Я обещаю быть верной тебе в хорошие и плохие времена, в болезни и здравии, в богатстве или бедности. Я буду любить и чтить тебя все дни своей жизни.

— У вас есть кольца?

Найл кивает, лезет в карман и выуживает бархатные коробочки. Отец Моралес берет их обе, вручая Найлу тонкую ленту для меня, а мне ту, что потолще.

Отец Эрнандес прочищает горло.

— Повторяйте за мной.

Найл протягивает мне ленту, бережно удерживая мою левую руку в своей правой.

— Изабелла Лупе Сантьяго, прими это кольцо как знак моей любви и верности, во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Кольцо приятно скользит по моему пальцу, касаясь порезов, оставленных Диего, и мне почти кажется, что Найл слегка сжимает мою руку, прежде чем отпустить, хотя я не могу быть уверена.

Я беру левую руку Найла, ощущая шероховатость его пальцев, стараясь не вспоминать, как они скользили по моей коже, внутри меня…

— Изабелла? — Мягко спрашивает Найл, и я чувствую, что краснею.

— Найл Джозеф Фланаган, прими это кольцо в знак моей любви и верности, — быстро говорю я, надевая кольцо ему на палец. — Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Я с трудом слышу, как священник объявляет нас мужем и женой, потому что в спешке добраться сюда я забыла, что Найл поцелует меня. Я смутно слышу, что ты можешь поцеловать невесту, и затем мое сердце учащенно бьется, когда Найл нежно притягивает меня к себе, его голова наклоняется к моей.

Я думала, что он никогда больше не поцелует меня. Даже после того, как он спас меня, даже после того, как стало ясно, что теперь нас связывает ребенок, которого я ношу, я не думала, что когда-нибудь снова почувствую его губы на своих. Но теперь они касаются моего рта, твердые и теплые, и все ощущения, о которых я говорила себе забыть, разом пронзают меня. Моя кожа словно горит, и я чувствую, как выгибаюсь дугой от его прикосновений, его поцелуев, каждая частичка боли и разбитого сердца забыта в идеальном ощущении губ Найла на моих.

Когда он отстраняется, это ощущается как потеря.

— Поздравляю, — говорит отец Эрнандес. — Теперь давайте разберемся с официальными делами, чтобы вы могли отправиться в путь.

— Подожди, — внезапно говорит Найл, все еще держа меня за правую руку. Я смотрю на него в замешательстве, пока он не лезет в карман и не протягивает руку. Я вижу, что у него на ладони, тонкую золотую цепочку с маленьким топазом, свисающим с нее, и чувствую, что вот-вот разрыдаюсь.

— Ожерелье, — шепчу я, мои глаза расширяются, когда они поднимаются, и Найл кивает.

— Я знал, что мне не следовало заходить в твою комнату, когда я был у тебя дома, но я это сделал. Я нашел его там, в твоей шкатулке для драгоценностей. — Он немного неуверенно расстегивает его и протягивает, чтобы надеть мне на шею. — Той ночью в саду ты сказала, что это что-то значит для тебя. Я сохранил это при себе, думая, что, если мне удастся найти тебя, я верну его. Я подумал, что тебе это может понадобиться, и прежде, чем я узнал… — Он тяжело сглатывает. — Я подумал, что это может быть прощальным подарком в Нью-Йорке. Замыкая круг, так сказать. Но сейчас, кажется, самый подходящий момент, чтобы отдать его тебе.

Я чувствую, как слезы текут по моему лицу, когда Найл застегивает ожерелье у меня на шее. Оно идеально вписывается в силуэт выреза моего платья, и кажется, что ему там самое место. Что это, как и он, как и наша свадьба, каким-то образом правильно.

Однако это чувство длится недолго вне церкви, когда мы заканчиваем беседу с отцом Эрнандесом и покидаем теплое, слабо освещенное, пахнущее ладаном убежище крошечной церкви. Когда мы выходим на улицу, ночь почему-то кажется холоднее, чем раньше. Я смотрю на тонкое золотое колечко у себя на пальце, и оно кажется мне намного лучше, чем огромное кольцо из прошлого. Меня не волнует, что она маленькое и простенькое.

Я поднимаю взгляд на Найла, который натягивает свою кожаную куртку.

— Ты был прав насчет того, что подкуп священника стоит на последнем месте в списке грехов, — тихо говорю я. — Поскольку мы только что солгали и двум священникам тоже.

Найл смотрит на меня сверху вниз.

— Что ты имеешь в виду?

Я пожимаю плечами.

— Клятвы? Говоря, что мы пришли сюда от всего сердца? Обещая что-то на все дни нашей жизни? Любовь и честь? Я вряд ли оказала тебе честь своими действиями, и ты ясно сказал, что не любишь меня. Я не думаю, что ты здесь всем сердцем, а что касается всех дней нашей жизни…

— Люди говорят, что свадебные клятвы они выполняют не каждый день, — коротко говорит Найл, прерывая меня. Его челюсть сжимается, и я задаюсь вопросом, что же такого в том, что я сказала, что так сильно расстроило его. Он выглядит почти сердитым, и я сжимаю губы, жалея, что вообще что-либо сказала.

— Но ты хотел сохранить их, если ты их дал, — мягко говорю я. — Вот почему ты не хотел жену. Ты не хотел давать такого рода клятвы.

— Это не имеет значения, — говорит Найл, его голос по-прежнему напряжен. — Мы сделали то, что должны были сделать. Диего не может забрать тебя обратно сейчас. Мы разберемся с официальными документами утром, прежде чем уедем из города, и я позвоню Лиаму и выясню, где нас отсюда подхватят.