Жестокие истории. Сборник рассказов и повестей

Зрение не могло помочь, и потому Сергей напрягал слух до галлюцинаций, до судорог и потрескивания в ушах. Когда снизу, со стороны нашего лагеря, раздавались тихие шаги смены, Сергей не сдержавшись начинал ворочаться, переменять позу, затекшие ноги подрагивали, когда он вылезал из этой узкой каменной щели, а лицо в темноте невольно расплывалось в улыбке...

В субботу утром связи с базой почему-то не было, и капитан Тетеркин занервничал, обматерил Аледченко, чернявого, смешливого хохла из Николаева. Тот был за повара, и остатки завтрака, кашу гречневую, выбросил, не ожидая команды.

– Ты, мудак, кашу выбросил, а что будешь завтра есть, не подумал...

Тот огрызнулся: - Нас же сегодня снимать отсюда будут - на что Тетеркин ответил, не сдерживаясь: - Ты, салага, вначале улети, а потом будешь каркать и гадать снимут-не снимут!

Капитан как в воду глядел. Вместо двух за ними прилетел один вертолет, и, посадив его на подготовленную площадку, молодой чернявый майор, отведя капитана в сторону, о чем-то с ним долго говорил.

Выяснилось, что вертолет всех взять не сможет, грузоподъемность не та, а из-за начавшихся в долине боев больше вертолетов командир вертолетного полка выделить не смог. Обещал прислать вертолет только через два дня. Старики в строю зашушукались и, наученные горьким опытом подобных ожиданий, наотрез отказались оставаться здесь.

Капитан матерился, орал, но понимал самоубийственность попытки остаться здесь хотя бы на день: вода практически кончилась. Решили выбросить, оставить здесь все, что можно, но улетать всем.

В кучке дембелей прошуршало вдруг слово "жребий". И нехорошее предчувствие холодком скользнуло по позвоночнику Сергея. Он с тоской оглянулся и увидел, что молодые тоже сгрудились, но молчали. Они поняли, что старики конечно же предложат тянуть жребий только им, "чижикам".

Чернявый майор, пилот вертолёта, сняв шлем и мучаясь от жары, долго ел тушенку с сухарями, сидя на крупном камне, изредка вытирая вспотевший лоб мятым платком.

Он о чем-то сосредоточенно думал и что-то прикидывал. Потом вдруг бросил есть, вскочил и заорал, переходя с азербайджанского на русский и обратно:

– Или все улетим, или все здесь останемся, и пусть я стану пищей для шакала, если будет иначе!

Он криком словно сам себя подбадривал и убеждал.
– Все, капитан! Бросай, Оставляй здесь все! Только оружие бери и минимум патронов! И полетели, пока жара не разыгралась! Все меньше ям...

Капитан не понял, о каких ямах речь, но переспрашивать побоялся и тоже заспешил. Солдат не надо было торопить...

"Боже!", - вспоминал Сергей.
– "Ведь все могли улететь, а он бы остался один, здесь, среди серо-сизых камней перевала и с полной уверенностью в том, что через час с гор спустятся "духи" и убьют его, несмотря на жалобные просьбы о помиловании и поднятые руки...

Только теперь, после пережитого, он вдруг понял, почему духи так злы и беспощадны. Они мстили за обстрелы их деревень, в которых жили мирные крестьяне, но нашим надо было устрашить "духов", и их так устрашали! Возможно, душманы убивали бы медленно: вначале отстрелив ему длинной очередью из автомата в упор поднятые руки, а потом, пользуясь что он в сознании и способен мучиться, поставят его на колени и отрежут уши, выколют глаза и будут гортанно кричать на своем "туземном" языке, возбуждаясь от его, Соловьева, воплей боли, ужаса и страдания...

Для него надсадный рев перегретого двигателя был чудной музыкой жизни, движения, а этот запах пота, керосина и блевотины, застарелый и почти засушенный, здесь, внутри вертолетной коробки, доказывал еще раз, что его время умирать не пришло, а если случиться, что-то вот в эти минуты, то умирать можно будет вместе, в толпе, таких же простых и понятных "чижиков"-первогодков, черпаков - полутора лет служащих, и "дедов", которым осталось до дембеля месяца два-три...

Комбат Тетеркин сидел не шевелясь и почти не дышал. Он ждал Её уже полтора года в этом аду, и чем больше вылетов на задание было на его счету, тем больше он боялся.

Ему казалось, что арифметика теории вероятности все меньше и меньше шансов оставляла ему для выживания. Ночами без сна, он в полубреду видел свирепые лица в чалмах с седыми курчавыми бородами, целящиеся в него, в вертолет из "стингера", и слышал, крупно вздрагивая и открывая глаза, звук выстрела... Потом успокоившись, он понимал, что это потрескивает, остывающая большая металлическая печь в его палатке и, утишая сердцебиение, полулежа на раскладушке, закуривал, уставившись ввалившимися темными глазницами в угол, словно надеялся там обнаружить причину своих страхов...

Утром, он, не выспавшийся и мрачный, проводил построение, делал развод и если не был занят на дежурстве, то уходил к себе, и повалившись обессиленным телом на раскладушку, лежал в полудреме, вспоминая или тайгу и свои охотничьи походы в юности, или город Слюдянку, берег Байкала осенью, своих детей-погодков, с которыми он ходил в поход по Круго-Байкальской железной дороге.

Стоило ему заснуть, и он обязательно видел перед собой крутой склон байкальского берега, детишек на карачках, лезущих к гребню горы и себя, оглядывающегося вниз, на зеркальную, морщинистую гладь озера.

Он слышал дрожащий от страха голос дочери, боящейся глядеть назад и вниз, - так высоко и круто было там, позади, и оставалось одно - лезть вперед.

– Папа, ну куда дальше?

А он, понимая ее состояние, не мог уже вести их назад, вниз, а хотел всем своим видом и голосом показать им, что он за все отвечает, и командовал:

– Вперед! Вот туда, вот на ту скалу!

Потом, вдруг, весь склон начинал трястись, и он видел, как из тоннеля там, внизу, появлялось членистое туловище трехглазого металлического чудовища, ползущего по рельсам.

Чудовище издавало вой сирены и, прочертив по ниткам блестящих рельсов плавную дугу, втягивалось в норку следующего тоннеля...

...Капитан Тетеркин просыпался, слушал гул моторов БТРов за колючей проволокой изгороди автобазы и снова закуривал, чувствуя вкус металла на языке и в горле, и думал, что надо бросить курить как можно быстрее, иначе у него начнется туберкулез...

Майор Абдуллаев, маленький и злой человечек в летном комбинезоне, скрючившись сидел в кресле, вцепившись в рычаг управления, и, зло сверкая глазами, посматривал по сторонам, пытаясь определить, куда направить непослушную машину в следующий миг: вправо, поближе к отвесной стенке гранитного обрыва, или влево, на сближение с безобидными на первый взгляд спинами громадных неровных валунов с зазубренными краями облома. Возможно, вот тот кусок скалы упал сюда сверху в первые века после рождения Иисуса Христа, и, если бы здесь были христиане, то они могли бы в этом кусочке вырубить пещерный храм и несколько келий для себя...

Ему почему-то вспомнился пещерный город в Крыму, неподалеку от Бахчисарая, где они с другом однажды полезли на гребень напрямик через обрыв: там, наверху, была крепость и ханский дворец. Друг тогда совершенно случайно уронил из дрогнувшей руки сумку с бутылками вина и "обедом" на двоих, и содержимое, вывалившись из сумки после первого удара о скалу, долго катилось, летело, скакало, разбиваясь, разливаясь, разлетаясь веером все вниз и вниз.

"Черт побрал бы комэска! Ведь говорил ему, что одной машины не хватит. Уж эти мне "чижики! Сидели бы по штабам корпусов и не совали свой нос в боевые дела!"