Жестокость

— Сама звони. Понятно, ты устала, но уж руку-то поднять сил хватит. А то все лепечет что-то о женской беспомощности!

Женщина разгневанно надавила на кнопку звонка и держала так до тех пор, пока муж не прервал ее.

— Ладно, ладно, хватит уже. Они знают, что это мы, — пробормотал он.

— Как все это унизительно, — сказала Мюриэл.

После долгого ожидания дверь чуть приоткрылась.

В проеме, на фоне слабого розоватого света в прихожей показалось мужское лицо.

— В чем дело? — спросил мужчина.

— Да вот, ключи никак не могу найти, — ответил Селвин. Они оба двинулись было вперед, но дверь не поддалась.

— Я не понимаю… — сказал мужчина.

— Ну ладно, не время для шуток, старина, — проговорил Селвин. — Я понимаю, конечно, мы немного задержались, но вы же сами сказали, что у вас еще оставались какие-то дела, вот мы и не спешили.

— Надеюсь, дети вели себя хорошо? — добавила Мюриэл.

— Довольно странное время вы выбрали для своего визита, — проговорил мужчина. — А вы часом не ошиблись домом? Кроме меня и моей жены, в доме никого нет.

Дверь уже начала было закрываться, но Селвин резко подался вперед и надавил на нее плечом. Она чуть приоткрылась, но образовавшийся проем все равно не позволял ему пройти внутрь.

До лица мужчины было не более пятнадцати сантиметров, когда Селвин произнес:

— Знаете, старина, мы порядком устали и совсем не настроены шутки шутить или забавляться. Если вы немного сдвинетесь в сторону, то мы смогли бы войти.

— Пожалуйста, — как-то жалостливо проговорила Мюриэл.

— Какие к черту «пожалуйста»? — возразил Селвин. — Мы входим и все.

— Ну это мы еще посмотрим, — произнес мужчина. Он высунул руку и, казалось, просто опустил ее на плечо Селвина — тот внезапно отшатнулся, словно в руке этого человека скрывалась потаенная пружина.

— Что там такое? — донесся из глубины дома женский голос. — Что за шум?

Открылась дверь, и женщина показалась на пороге спальни. Она стояла, одной рукой сжимая воротник ночной рубашки, в которой Мюриэл сразу опознала свою собственную. Это была ее любимая ночнушка, ярко-красная, которую она сама называла «конкурсной», и сейчас ее полы слегка шевелились от холодного сквозняка, проникавшего в дом с улицы.

— Это моя! — завизжала Мюриэл.

— Все в порядке, дорогая, — ободряющим голосом проговорил мужчина, — не волнуйся. Просто пара пьяных гуляк.

— Все в порядке, — повторила женщина, обращаясь в темноту у себя за спиной. — Просто там пришли какие-то пьяные люди, но папочка скоро их напугает и они уйдут.

— Я хочу посмотреть на плохих людей! — послышался голос ребенка, и, словно пущенные из пращи, из темени спальни по обеим сторонам женщины материализовались двое детей, вцепившихся в ее ночную рубашку и смотревших на Мюриэл и Селвина. Одной рукой каждый из них обнимал женщину за талию, а щекой прижимался к ее бедру. Взгляды у них были угрюмые, осуждающие, мрачные. Мюриэл еще ни разу не доводилось видеть, чтобы они так на кого-нибудь смотрели.

Она невольно отпрянула назад.

Дверь медленно закрылась. Прежде, чем раздался характерный щелчок, мужчина прошептал: — Удовлетворены? — а может, это она сама сложила в это слово шелест опавших листьев на холодном ветру?

— Я расшибу дверь в щепы! — зарычал Селвин.

— Ты же сам говорил, что это никому не под силу, — как-то устало проговорила Мюриэл. — Ну зачем нам понадобился такой безупречный дом?..

Она заплакала.

— Это им так не пройдет, — сказал Селвин. — Я еще с ними разберусь.

— Мне страшно, — прошептала Мюриэл. — Они все продумали. О, ты видел их лица?

— К черту их лица! Скоро у них будут совсем другие лица.

— Но что нам-то делать?

— Это просто неслыханно! Ты знаешь, чего они хотят? Нет, ты скажи, знаешь? Им нужна моя стереосистема, которую я недавно купил. Они рассчитывают на то, что мы сейчас уйдем, а сами тайком вывезут ее из дома.

Она отшатнулась от мужа, словно он был один из них.

— Твоя система? Система! — завопила женщина. — Что они сделали с моими детьми?

Полоска света под дверью исчезла.

ПОЛ ЭЙДЕН Тихая улица

Если в фешенебельных домах ужинают в семь, значит, дело близилось к восьми, когда двухцветный «Континенталь» Бавелла подкатил к одному из особняков, украшавших эту красивую зеленую улицу. Кайл сидел в светлом шведском кресле у окна, из которого открывался живописный вид; расслабленно опустив плечи, он наблюдал за тем, как двое мужчин вышли из машины и по узкой дорожке направились в сторону его крыльца. Он не поднялся ни на первый протяжный перезвон дверного колокольчика, ни на четвертый; рука по-прежнему сжимала закрытую библию, между страниц которой был просунут палец, отмечавший вполне определенный псалом.

Из глубины дома подошла Ли Кайл — в шляпке — и открыла дверь. Широким, словно придуманным кинорежиссером специально для сенатора жестом, Бавелл скинул фетровую шляпу, обнажив копну седых волос, и проговорил:

— Миссис Кайл? Меня зовут Джим Бавелл. А это Вик Хоппер. Нам надо переговорить с Джорджем.

Осунувшееся, исстрадавшееся лицо женщины еще больше напряглось, однако она все же распахнула дверь и жестом пригласила их войти.

— Джордж, у нас для тебя новости, — проговорил Хоппер, проходя в гостиную.

Это был массивный мужчина, где-то под двести фунтов, широколицый и в общем-то добродушный, если бы не его усталый взгляд. — И новости, надо сказать, неприятные.

— Миссис Кайл, мы хотели бы, чтобы вы остались, — сказал Бавелл, — вас это тоже касается.

Он проследил за тем, как женщина безмолвно опустилась в одно из кресел, после чего подыскал удобное местечко и для себя.

— Так вот, Джордж, Верховный суд отклонил апелляцию, — проговорил он, — а это означает, что через неделю или что-то около того ты должен сдаться и начать мотать срок вместе с Никольсом, Дикинсоном и остальными.

— И никакие другие ходатайства на них больше не подействуют, — отозвался Кайл и впервые посмотрел на гостей. Голос его прозвучал так, словно он принимал участие в чтении священного писания, причем оттачивал текст месяцами. — Я так и знал. Господь карает нас за все сотворенное нами.

На серьезных лицах сидевших перед ним мужчин появилось выражение удивления. Всегда прямолинейный Хоппер воскликнул:

— Бог мой, Джордж! Как же ты похудел!

— На сорок пять фунтов, мистер Хоппер, — жалобно промолвила Ли Кайл. — Совершенно ничего не ест. Если бы вы знали, что с ним сделали эти последние месяцы!