Жеводанский зверь

Все бенедиктинцы обнялись. Приор Бонавантюр хотел было уйти.

– Ах, отец приор, – с беспокойством сказал старый аббат, – неужели вы опять оставите нас? Монсеньер скоро вернется, а я очень слаб и не могу выносить его гневных речей.

– Я буду отсутствовать всего несколько минут, – ответил Бонавантюр, – я хочу воспользоваться этим небольшим перерывом, чтобы сделать кое-что важное. Это дело, от которого также зависит наше будущее!

Он что-то прошептал настоятелю.

– Хорошо, хорошо, любезный приор! Вы всегда правы, – ответил аббат. – Ступайте же и возвращайтесь скорее, нам необходима ваша поддержка!

Приор поклонился и вышел.

Он быстро прошел по безмолвным коридорам аббатства, по двору и направился к павильону. Все было спокойно на его пути; аббатство имело свой обычный вид, никто еще не догадывался о суровом приговоре, только что произнесенном епископом. Двери были открыты, все могли свободно входить и выходить. Бонавантюр заметил только, что бенедиктинцы, проходившие мимо него, имели печальный и унылый вид, как будто предчувствовали готовящуюся перемену.

Леонс в своей маленькой комнате укладывал вещи. При виде приора он подбежал к нему и сказал с беспокойством:

– Ну, дядюшка, вы пришли отменить свое решение?

– Напротив, дитя мое, – отвечал Бонавантюр, – я не хочу сопротивляться вашим желаниям. Как вы сказали сами, время проходит и вы можете упустить благоприятную возможность. Барон Ларош-Боассо тоже вскоре начнет охоту. Итак, я с вами прощаюсь… Вы можете ехать сию же минуту.

– Сию минуту, дядюшка? – глаза Леонса удивленно округлились.

– А что вас останавливает? Вы переночуете сегодня в Менде с вашими людьми, а завтра утром, пораньше, отправитесь в Мезенские горы. Таким образом вы выиграете целый день, а в подобном деле это может значить все… Друзья мои, – обратился приор к Дени и Жервэ, которые запирали чемоданы, – положите немедленно всю поклажу на лошадей и вьючного лошака, которые принадлежат моему племяннику… Чтоб все было готово через десять минут!

Егерь и Жервэ повиновались. Когда они ушли, Леонс спросил дядю:

– Дядюшка, что произошло? Чем объяснить поспешность, с которой вы заставляете меня ехать? Еще сегодня утром вам не хотелось отпускать меня! Что это значит?.. И ваш взволнованный вид… Что-то произошло?

– Мне жаль отпускать вас, дорогой племянник, в опасное приключение, душа моя тревожится, но я не хочу превращать наше расставание в медленную пытку. Оставим это, не будем долго прощаться! Помните мои наставления, молитесь Богу, и чудовище будет вами побеждено! И еще, – приор на мгновение задумался, но затем продолжил, голос его дрожал: – Я не раз старался оградить вас от тех грязных слухов, которые распространяют враги наши. Не слушайте же сплетен о Фротенакском аббатстве и его братьях. Заклинаю вас, никогда не слушайте этой отвратительной лжи! Если целый свет поднимется против нас, позвольте мне надеяться, что вы сохраните к нам чувства уважения и признательности.

– Можете ли вы сомневаться в этом, дядюшка? – горячо перебил его Леонс. – Если кто-нибудь осмелится при мне…

– Не старайтесь опровергать эту клевету, дитя мое, она скоро развеется, как дым, сама собой. Мне будет достаточно знать, что вы им не верите. Может быть, вы встретитесь с бароном Ларош-Боассо. Я требую вас, моего родственника, моего любимого воспитанника, торжественно поклясться, что вы не затеете ссоры с бароном ни при каких обстоятельствах и ни под каким предлогом… Можете вы дать мне такую клятву?

– Я не понимаю, дядюшка, почему я должен щадить этого недостойного дворянина, который так оскорбил графиню де Баржак и вас самих…

– Графиня де Баржак отомстила за себя, а я христианин и умею прощать. Есть важные причины, дитя мое, просить вас дать мне это слово… Леонс, неужели вы откажете мне?

Леонс дал требуемое обещание, но очень неохотно. Потом дядя и племянник дружески обнялись.

– Пора! – сказал бенедиктинец. – Я передам ваш прощальный поклон тем из наших братьев, с которыми вы особенно дружны… Они извинят вам этот неожиданный отъезд… Вам остается только несколько минут.

– Не могу понять, дядюшка, – продолжал удивляться Леонс. – Почему мой отъезд из аббатства, которое служило мне домом столько лет, должен походить на побег?

– Я потом объясню это вам… Но меня ждут… Спешите!

У дверей аббатства они встретили Дени и Жервэ, которые уже все приготовили. Обе лошади были оседланы, на лошака навьючена поклажа, а егерь держал на поводу ищейку и бульдога, которые рычали, недовольные соседством.

Бонавантюр поручил обоим слугам заботиться о юноше, обещав им великолепную награду, если Леонс вернется цел и невредим. Дени и Жервэ вновь пообещали защищать своего молодого господина, даже рискуя собственной жизнью, потом они отправились вперед, потому что Леонс, у которого была прекрасная лошадь, должен был скоро их догнать.

Оставшись одни, дядя и племянник опять обнялись, и Леонс вскочил в седло.

– Да благословит вас Бог, дитя мое! – сказал приор. – Да защитит он вас от опасностей и пошлет успех в вашем предприятии… Да позволит он вам скорее возвратиться к вашим друзьям, которые будут вас ждать!

Леонс пришпорил коня, и тот поскакал во весь опор. Бенедиктинец же, грустно вздохнув, направился обратно в аббатство.

– Будь что будет! – сказал он тихо. – Вот по крайней мере он не увидит того, что будет здесь дальше… Да и расспросов Леонса я бы не вынес… Эх, мальчик, дорого же мне стоило твое воспитание!

Он побежал в комнату настоятеля, куда вошел только за несколько минут до того, как истек час, данный епископом на раздумья.

XIX Семейство Фереоль

Как и другие горные цепи Франции, Мезенские горы представляют собой ряд вулканов, потухших тысячи лет назад. Невозможно найти более непроходимые места. Под ногами бесплодная каменистая почва, в вышине острые края скал, застывшая лава, принявшая самые странные формы; повсюду пропасти, шумные каскады, озера, образовавшиеся в кратерах вулканов. Кроме нескольких долин, эта местность уныла и безрадостна; ее богатство состоит в пастбищах, питающих многочисленные стада, каштанах, плоды которых составляют главную пищу жителей; мезенкские горцы чрезвычайно бедны; нищета, оторванность от прочих людей озлобили их, сделали недоверчивыми и мрачными. Они горячи, мстительны, всегда готовы схватиться за нож при любом оскорблении – словом, можно сказать, что их неукротимый дух согласуется с грозной и грубой природой их родины.

В одной из самых отдаленных долин этого края находилась ферма, жители которой, вероятно, занимались разведением скота, потому что вокруг не было земли, пригодной для пахоты. В этом убогом жилище, окруженном со всех сторон сосновым лесом и базальтовыми скалами, жили люди, имеющие отношение к этой истории.

Вечером, на третий день после отъезда Леонса из Фронтенака, крестьянин с семейством сидели на скамейке у ворот дома за ужином, который состоял из каштанов с молоком. Отец, в одежде из сукна, сотканного в этом краю, и широкополой шляпе, был человек лет пятидесяти с угрюмым лицом, немногословный и строгий. Семейство его состояло из жены, сильной крестьянки в нарядном платье и аккуратном чепчике с белыми лентами, из дочери, девочки лет двенадцати с глуповатым личиком, из двух сыновей, долговязых парней восемнадцати и двадцати лет, одетых почти так же, как отец, и таких же угрюмых, как и он. Все они не произносили ни слова, и слышался только стук ложек.

В другое время года можно было бы подумать, что эти люди вышли за порог своего дома для того, чтобы подышать свежим воздухом, прежде чем лягут спать; но холод был очень силен, и резкий ветер дул с гор. Тонкий слой снега уже покрывал землю и не позволял вести на пастбище скот, который остался в хлевах. Стало быть, у горцев была другая причина, чтобы не сидеть у огня, разведенного в доме, и ужинать на воздухе, несмотря на холод.

На пригорке прямо напротив дома четыре путешественника ехали верхом по тропинке, неправильно проложенной стадами. Эта тропинка вела только к ферме, значит, путешественники ехали туда, а так как это семейство жило в совершенном уединении, то подобное происшествие должно было возбудить их любопытство.