Жиденок

Но, как это обычно со мной происходило, дальше гляделок не пошло.

На обратном пути я поделился чувствами к раскосой девушке с коллегами. Они отреагировали моментально.

— Кру-гом! — сказали они, и мы вернулись.

Наше возвращение не оставило никаких сомнений ни у степной красавицы, ни у её подруг. Через пять секунд все рассосались и обеспечили нам полный тет-а-тет.

Я достал из кармана носовой платок и вытер пот. Потом высморкался. Причём, постарался сделать это тихо, а вышло наоборот. Звук, который я при этом издал, девушка посчитала началом беседы. Она спросила, на каком инструменте я играю. Услышав труднопроизносимое слово «конферансье», раскосая штукатурша решила было расстроиться и с грустью посмотрела на мастерок. Я почувствовал, что выпускаю из рук счастье и промямлил:

— Вообще-то я играю на аккордеоне…

Эта фраза произвела на неё, как пишут в романах, магическое действие. Узкие глаза девушки округлились и расстреляли в упор мои вздыбленные брюки. Она прошептала:

— А у меня как раз есть аккордеон. Вы приходите ко мне после концерта… Поиграете…

На концерте она сидела в первом ряду. Она не сводила с меня глаз. Я был перевозбуждён. Я пел с оттопыренным задом. Я оттопыривал его настолько, что касался коленок стоящего за моей спиной баса — Дмитрия Трофимовича Меринца.

После концерта она взяла у меня автограф и сказала:

— Я жду.

Я зашёл в гостиницу на вечернюю проверку и, чтобы сэкономить время, лёг в койку в шинели и в сапогах.

После проверки меня стали провожать и напутствовать. Всем Ансамблем песни и пляски. Каждый считал своим долгом сказать:

— Ты ж донеси, а то может выгнать!

…Сначала мы смотрели фотографии. Я делал вид, что мне интересно и думал:

— Только бы донести…

Потом она сказала, что аккордеон у сестры, а я подумал:

— Только бы донести…

Потом мы танцевали, а я думал:

— Только бы донести…

Потом она сказала:

— Не снимай маечку, у меня холодно…

А я подумал:

— Только бы донести…

Потом мы легли в постель, и я подумал:

— Только бы донести!

И не донёс. Конфуз произошёл где-то по пути. Я подумал, что буду с позором изгнан. Мне было очень стыдно.

Она достала из-под подушки тряпочку. Она явно заготовила её на этот случай. Она обтёрла меня и себя.

И я донёс. И снова донёс… Я доносил до пяти утра. В пять утра я вспомнил, что «есть такая профессия — Родину защищать».

…Из родного моего Саяка я ехал с идиотским выражением лица и в таком возбуждении, которого уже, наверное, никогда не испытаю.

Бойцы были деликатны. Они ни о чём не спрашивали.

Они были уверены, что я донёс.

* * *

Эй, музыканты! Где ваши ноты?

Из песни Людмилы Лядовой «Старый марш»

В период моего служения Музе песни и пляски Советской Армии самым популярным солдатским шлягером была песня «Через две зимы». И артисты, и зрители одинаково вдохновенно пели и слушали этот знаменитый хит.

Начальник нашего Ансамбля Валентин Фёдорович Пустовалов был замечательным дирижёром. Он дирижировал очень талантливо, очень индивидуально и с большим чувством…

…Начал он как обычно, отсчитывая «четверти» и напоминая контрабасисту по кличке Кикс, когда ему бить по струнам.

Первый куплет, в котором защитники Родины напоминали зрителям о необходимости нежных писем и обещали, достойно отслужив, вернуться к мирному труду, майор Пустовалов отдирижировал сдержанно и достойно.

Когда в начале второго куплета квадратные солисты Стариков и Тихонравов задушевными тенорками пропели о солдатских снах, в глазах у Валентина Фёдоровича появилась поволока, и он крепко о чём-то задумался. Одновременно туловище его подалось вперёд, а руки плавно ушли вниз. Движения их стали похожи на взмахи лыжника, выезжающего на лыжню. Жесты были настолько недвусмысленными, что хористам стало ясно, что в воображении Валентина Фёдоровича проходят все бывшие, настоящие и будущие женщины, которым он симпатизировал.

Когда два очень немолодых вокалиста напомнили девушкам о скорых свиданиях и предупредили, чтобы те не ходили в кино с другими, Пустовалов «вышел на дистанцию». Теперь движения его рук не вызывали сомнений ни у кого. Он дирижировал ожесточённо и эротично. Хор подхватил:

— Только две, только две зимы-ы, Только две, только две весны-ы, Ты в кино, ты в кино с другими не ходи!

Валентин Фёдорович «дирижировал» всё активней и всё конкретней; он так махал руками, что нам казалось, будто это мы, а зрительницам женского пола — что это их.

Пели мы всё громче, а старшина ансамбля тромбонист Боднар готовился к своему соло: он должен был проиграть тему и подготовить почву для мощной коды.

Настроение начальника ансамбля передалось даже строгому старшине. Боднар так виртуозно сыграл первую музыкальную фразу, что вдохновение его перешло все границы: с невероятной силой дунул он в мундштук и резко отправил вперёд гнутую медную кулису. Кулиса слетела с тромбона и полетела в зрительный зал.

Зрители замерли.

Хористы и оркестранты попытались исправить положение. Одни открыли рты для того, чтобы петь, другие — для того, чтобы дуть. Но и у первых и у вторых вместо музыки вырвался немузыкальный, икающий смех. И чем больше мы пытались удержаться, тем громче смеялись.

Публика подхватила нашу бациллу и стала хохотать ещё более несдержанно.

Постепенно весь зал слился в громком хохоте, а два местных хулигана, выпучив глаза, дули в две дырки кулисы.

Это была кода!

* * *

— Я два месяца, как отчалил, и уже в непонятке! А на зоне хавку дают, тряпки, дохать есть где, кореша… Бл…дь буду, залеплю скок, погужуюсь, потом погорю по малому и — домой, на кичу…

(Из исповеди пьяного скокаря-домушника)

Вот ведь какая штука: всего два года службы в армии, и в результате — сдвиг в сознании, масса воспоминаний и море исписанных страниц. Армия похожа на тюрьму: те же нары, тот же подневольный труд, та же жизнь по расписанию и та же отсидка от звонка до звонка.

С надеждой на неминуемое счастье ты ждёшь демобилизации; словно потному и пыльному отпускнику, тебе не терпится поскорее плюхнуться в это прохладное бесконечное море, именуемое «свободой», но, оказавшись на «гражданке», ты вдруг начинаешь хотеть обратно, туда, где не нужно думать, где не нужно решать, выбирать, туда, где остались твои надежды.