Жил-был коть…

Я чувствовала себя старой забытой игрушкой.

– Посмотри, какие у Славочки губки махонькие, – закатывала глаза мама, достав налитую грудь из халата.

Молока у нее в этот раз было много. Бабушка умильно улыбалась. Я скручивала свои губы в трубочку или поджимала их, чтобы они выглядели поменьше, и так ходила весь день. Может, сейчас и мне обрыбится хоть клаптик маминой любви?

В феврале 1982 года мама записала меня в школу. Поскольку в садик я не ходила, то была "асоциальным" ребенком. Я не понимала, что меня ждет в школе, как пойдет учеба, с кем меня посадят за парту, подружусь ли я с одноклассниками, научусь ли я писать прописными буквами. Вместо того, чтобы успокоить меня, мама без конца произносила одну и ту же фразу: "Если будешь плохо учиться, я не буду тебя любить." Каждая моя четверка, каждая неудача потом отзывалась эхом этих слов.

Было холодно. Перед выходом бабушка намазала мне губы сливочным маслом, от которого кожа у меня трескалась еще сильнее. Мы ехали с мамой на трамвае, потом шли, кока я не увидела здание, от которого у меня закружилась голова. В желудке что-то сжалось, и меня чуть не стошнило. Мама наклонилась ко мне и очень серьезно сказала:

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?

Я кивнула ей в ответ. Этот вопрос преследовал потом меня долгие годы. "Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили?" – вот он, вопрос на миллион и венец советского воспитания.

Мы познакомились с учительницей, и я немного успокоилась. Она не была "злой теткой", как рисовало мое воображение. Валентина Григорьевна оказалась красивой женщиной с пышными русыми волосами и родинкой на щеке. На все ее вопросы я отвечала правильно; боковым зрением мне было видно, что мама мной довольна. И вот нас отправили к директору писать заявление. Уже в дверях я сказала что-то не то. Валентина Григорьевна меня спросила:

– Наташенька, а что ты любишь больше всего делать?

– Смотреть в окно и считать деньги, – не моргнув глазом, ответила я.

Мама смутилась и потащила меня вон из класса.

А потом было (нет, будет!) первое сентября. Я стою в школьном дворе. В руках – букет цветов. На голове два нелепых банта. Очки, которых я ужасно стесняюсь. Поверх формы – белый передник, пошитый мамой из куска занавеси. Такой вот советский олд-скульный комплект. Линейка началась. Мне страшно. И скучно. Выступает директор школы. Дети по очереди бубнят заученные слова. А потом меня бьет током. Из микрофона раздаются стихи, которые разносит ветром по школьному двору:

Ты помнишь, было вокруг

Море цветов и звуков.

Из теплых маминых рук

Учитель взял твою руку…

Посадили меня за третью парту с веселым, стриженным "под ёжика" Ванькой Шовковским. Через месяц наш 1-Б раззнакомился и сдружился. Мальчишки стали приносить солдатиков. Девчонки – кукол, мишек и сладости. На большой перемене класс заполняли запахи. Было особым шиком принести с собой бутерброд с красной икрой или шоколадную конфету. Осенью класс пахнул яблоками. Зимой – мандаринами.

Каллиграфии я уже не застала, зато перьевые ручки у нас были обязательны. Никаких шариковых! Чернила – только фиолетовые! У хороших девочек внутри тетрадок лежали промокашки, но это все равно не спасало от пятен на руках.

Ближе к Новому году я почувствовала первую детскую влюбленность к своему соседу по парте Ваньке Шовковскому. Это сейчас девятилетние девочки дают уроки соблазнения на Ю-тубе. В то далекое советское время всё было пристойно. Наши чувства мы переживали внутри себя, изредка делясь с подругами. С Ванькой мы обменивались записочками на уроках, аккуратно пододвигая их друг другу.

Когда начиналась большая перемена, наш класс было не унять. Мы гонялись за мальчишками, кричали и ездили на коленках по школьному паркету, натертому мастикой. Я корчила смешные рожи, и меня в классе дружно прозвали "злой бабушкой". Мы бегали по коридору и бесились, как могли. Как же мне потом влетало от мамы за желтые мастичные пятна на колготках!

К моей радости, в классе оказалась и моя подружка по двору Милка Винокур. "Француженка", как называла ее моя бабушка, чтобы не говорить "еврейка". Мне, кстати, пришлось пережить некую зачистку языка. Как только я пошла в школу, мама с папой запретили в доме употреблять идиш. Вдруг я что-то в классе ляпну? Стоило мне произнести привычное "агицин паровоз" (так и что) или "дрек мит фефер" (говно с перцем), или попросту "шлепер" (неопрятный человек), мама строго спрашивала:

– Наташа, повтори, что ты сейчас сказала!?

Конечно не сразу, но к зиме школьный жаргон вытеснил у меня фразы на идише.

Я привыкла к жизни по звонку. Если на перемене мы не играли в догонялки, то прыгали с девчонками в резинку. Я помню, как пулей неслась из класса, чтобы занять место получше. В кулачке был зажат комочек из резинки, которую в советское время втягивали в трусы или колготы. Что с этим чудом легкой промышленности делали школьницы младших классов? Натягивали вокруг ног двух девчонок и прыгали через нее. До упаду. До стертых подошв. Пока не прозвенит звонок на урок.

Студента второго курса Киевского политехнического института Сашу Коробова отвратительно бодало. Через полчаса заканчивается пара, и они с Пашкой попытаются пробиться в ресторан "Краков". Там обычно едят военные, поэтому цены на комплексные обеды нормальные, и водка всегда есть в наличии. После звонка Саша сумрачно подозвал своего товарища, и они двинулись в сторону "Кракова". Оказалось, ресторан закрыт на спецобслуживание. Ни просьбы, ни уговоры на швейцара не действовали. Паша уже хотел предложить ему за вход рубль (хоть и жалко было), но тут у дверей нарисовался старший лейтенант. Он показал вредному деду военный билет, и тот молча открыл ему двери.

– Ребята со мной, – сказал он и помахал студентам. – Заходите, молодежь.

В ресторане было подозрительно пусто. За столом мужики быстро нашли общий язык.

– Смотри, тот который высокий, – Саша, а который низкий – Паша.

– А меня Лешей зовут, – представился не по-военному лейтенант. – Давайте, хлопцы, за знакомство водочки выпьем.

На стол тем временем поступили соленья, буженина и графин со "Столичной". Студенты рассказывали про учебу и свои похождения по девочкам. Лейтенант негромко посмеивался в кулак и периодически глядел на официантов, которые стояли кучкой у входа на кухню и перешептывались. Наконец захмелевший Паша торжественно произнес:

– Мужики, а мне вчера новый анекдот про Брежнева рассказали.

Одна из официанток ойкнула и прикрыла рот рукой, как будто это она собиралась сыпать политическими шутейками где-то на партсобрании.

– Отставить, Паша, – одними губами произнес старлей. – Вы что же, студенты, не знаете ничего? Брежнев умер. Завтра траур объявят, но сегодня уже многие слышали, вот и рестораны закрывать начали, театры и кино.

Друзья переглянулись. Саша замотал головой:

– Информация точная?