Жил человек

– Вот вы сейчас наших девчоночек видели, - говорит Софья Маркеловна. Нарядные?

– Нарядные. Правда, все трое - в одинаковом.

– Это уж они так сами, - смеется Софья Маркеловва.
– Зато ведь посмотреть приятно. Маечки, трусики - все доброе, чистенькое. А ведь они, голубчик, - сироты, детдомовские. По-прежнему говоря - из приюта! Прежде детишек так одевали? Да что вы!.. Ну, таких, как я, допустим, - наряжали. Это было. Но чтобы - всех, подряд, да пуще того - без отца, без матери? Быть не могло.

А ведь есть еще поважнее, чем все эти юбочки, туфельки.

Люди-то из них какие растут! Образованные, умные, душевные. Вот что всего дороже.

Полушутливый рассказ о хворобе оборачивается вдруг серьезным разговором. Некоторое время Софья Маркеловна молчит, словно прислушивается к отголоскам своих же таких значительных слов; подтыкает, устав лежать, подушки.

– О чем я вас попрошу, голубчик... Пока я тут прихорашиваюсь, скипятите чайку, а? Попьем по старой памяти. А то от речей во рту сухо.

– С удовольствием, Софья Маркеловна!

– Вода горячая - подогреть только. Чай - в коробке, - инструктирует она вслед.
– Сначала обдайте и слейте. А уж потом заваривайте.

Исполняю все в лучшем виде, осторожно вношу горячие чашки.

К удивлению моему, Софья Маркеловна уже на ногах; когда я вхожу, она стоит перед портретом поручика и тут же быстро отворачивается от него. Шторы на окне немного раздвинуты, в ярком солнечном потоке ее голубой, до полу халат с атласными отворотами и обшлагами блестит, переливается; вся она, даже осунувшаяся, - высокая, седая, выглядит осанисто, величественно.

– Дв зачем же вы встали?

– Полно вам!
– добродушно попрекает она.
– Вечером я уж на крылечко выхожу, во двор. Моционы делаю.

Врачи велели. Это меня девчонки на тахту загнали - как прибираться начали.

Впервые за наше знакомство, - конечно же, случайно, - сидим за столом, поменявшись местами: Софья Маркеловна слева - напротив портрета веселого чубатого летчика Андрея Черняка; я - справа, получив возможность беспрепятственно рассматривать их благородие, загадочного господина поручика. Почему-то, кстати, он не кажется сегодня ни заносчивым, ни высокомерным, как почему-то не вызывают у меня былых эмоций его короткие, пробритые над губой усики: по этой части нынешние наши пижоны фору ему дадут! И вообще: какое он уже - их благородие? В лучшем случае - глубокий старик, постарше Софьи Маркеловны, а скорее всего - и праху-то от него не осталось. Как в песне нашей далекой комсомольской юности: "На Дону и Замостье тлеют белые кости..."

Некоторые изъяны в моем технологическом процессе заварки чая все-таки находятся, но проверяющая сторона сегодня милостива.

– Ничего, научитесь, - успокаивает Софья Маркеловна, откушав половину чашки, и смеется: - В старости, голубчик, с мартышкой два греха случается: и глазами слабнет, и язычок лишку распускает. Как я нынче. Все про себя да про себя. А ваши-то дела как? Написали что?

Огромные, ясно голубеющие глаза старушки смотрят с живым интересом, пытливо и, пожалуй, требовательно, - покаянно вздыхаю.

– Пока ничего, Софья Маркеловна. Прикидываю, собираю... И не знаю еще, получится ли что-нибудь.

– Надо, чтобы получилось, - внушает она.
– Должно получиться.

Очень осторожно говорю о том, что книга, если она все-таки получится, не будет строго документальной, что неизбежно кое-что привнесется, а что-то опустится, что, наконец, - во избежание каких-либо нареканий, даже действующие лица, вероятней всего, будут названы подругому. И, оказывается, - путаясь в оговорках, - зря осторожничаю: Софья Маркеловна отлично все понимает, в знак согласия наклоняет пышную серебряную голову.

– Это уж вам видней, голубчик... Кому надо, и так узнают. Как бы вы их не перекрестили. А остальным другое надо: что был такой человек на земле Сергей Николаевич.
– Софья Маркеловна хмурится - не нравится ей это слово, был, - твердо поправляется: - И - есть...

Я вот тут подумала: на ноги-то меня - опять же с его помощью подняли. Уход, забота, дежурства эти - все ведь от него. Значит, есть он, верно?

– Верно, Софья Маркеловна, - соглашаюсь я, испытывая явное облегчение оттого, что получил от старейшины добро, и с удовольствием сообщаю: Воспользовался вашим советом - познакомился с Савиными, с Людой и Михаилом. Хорошие ребята, - так что спасибо большое.

– У Миши неплохой голос был. В одно время он у меня в хоре пел, строговато, словно проставляя оценки, говорит Софья Маркеловна.
– А Люда нет, не певунья.

У нее другое - душа пела. Эдакий живчик.

– Она и теперь, по-моему, такая.

– Не знаю, почему ребятишки сейчас музыкальнее стали. Голосистее. На спевках, на репетициях - очень заметно.

– А вы, значит, ходите на них?

– Конечно, голубчик. Музыкальный руководитель - молоденькая. Когда что и посоветовать надо. Сама ко мне частенько забегает. У нас ведь теперь струнный оркестр и духовой. И хоровой кружок. Вон всего сколько!

Повздыхав - оттого ли, что все это уже - без нее, или, наоборот, оттого, что хлопот ей до сих пор достает, Софья Маркеловна возвращается к Савиным:

– Рассказали они вам что-нибудь - про Сергея Николаевича?

– Ну, как же! И много интересного.

Опуская подробности, говорю о том, как однажды, во время своего дежурства, Орлов отпустил их ночью гулять, - Софья Маркеловпа слушает с любопытством, удивившись, что не знала об этом, и не удивляясь, что поступил так Сергей Николаевич.

– Очень на него похоже, очень.

Отказавшись от моих услуг, она уносит на кухню пустые чашки, возвращается оттуда с полотенцем, смахивает со скатерти в ладонь несуществующие крошки - не от хозяйского тщания, а по рассеянности глубоко задумавшегося или что-то решающего человека. Потом, остановившись посредине комнаты, открыто - при мне впервые - смотрит на портрет поручика, и, когда переводит взгляд на меня, осунувшиеся рыхловатые ее щеки розен веют.

– Ценю вашу деликатность, голубчик, - говорит она, и огромные глаза ее в эту минуту полны такой ясности и проницательности, что я почему-то поспешно отворачиваюсь.
– Замечала, что занимает вас этот офицер. Как же, мол, так? Про нашего, про Андрюшу Черняка, каждый раз поминает. А про этого, царского, ни гугу. Так небось?

Рассматривать на льняной скатерти тисненые узоры уже неудобно, взглянув на Софью Маркеловну, неопределенно отзываюсь:

– Ну, что вы, что вы!..

– Это мой жених - поручик Виталий Викентьевич Гладышев, - ровно и мягко говорит Софья Маркеловна.
– Свадьба у нас была назначена, да так никогда и не состоялась...

Постояв у портрета, она садится и рассказывает - по .крайней мере, внешне спокойно - о своей давней-предавней любви. История-то, в общем, очень обычна, в годы гражданской войны их случалось множество, - временами начинает казаться, что перечитываю знакомую, порядком подзабытую повесть. Единственное, что пока не понимаю, - какое все это имеет отношение к Сергею Николаевичу Орлову?