Жила-была одна семья

— Ты о чем? — мать показалась из кухни, вытирая руки о передник. — Что случилось? Чем кричать, лучше иди поешь. Я только что эчпочмак^[6] из духовки достала. И отца позови, если он не уснул, конечно. А если спит, не буди! У него завтра какая-то важная конференция.

— А эчпочмак?

— Не пропадет. Поверь, испорченный сон гораздо хуже вчерашнего пирога. Все. Вымой руки, загляни к папе и приходи. Потом поговорим.

«Поговорим, — у Самата учащенно забилось сердце, — значит, она все поняла. Значит, ей есть что сказать».

Он никак не ожидал, что отец будет спать. Профессор Салгатов, как правило, возвращался с работы поздно, но всегда находил время для общения с семьей. Каким бы усталым ни был, не забывал поинтересоваться домашними новостями, успехами и неудачами сына. Каждый день он придумывал новые слова восхищения и одобрения внешнему виду своей жены и ее кулинарным способностям. Каждый вечер делился событиями и переживаниями прошедшего дня, обсуждая с семьей происшествия не только их внутреннего мирка из трех человек, но и сюжеты из мира внешнего, которые врывались в их кухню вместе с выпусками новостей. Самат особенно любил слушать отца в такие моменты. Профессор Салгатов, если и не имел четкого ответа на какой-то вопрос, всегда обладал мнением и аргументами, это мнение подкрепляющими. Самат знал, что к отцу можно обратиться по любому поводу и не бояться услышать в ответ: «не знаю», «решай сам» или «меня это не интересует». Кроме того, в отличие от многих учителей его отец никогда не разговаривал ни со своим сыном, ни со студентами назидательным или покровительственным, или, тем более, снисходительным тоном. Самат гордился отцом. Ему казалось, что не существует такой области жизни, в которой тот бы не разбирался, не было такого понятия, определения которому он бы не нашел.

Тогда они, как и все, смотрели съезд народных депутатов и с живым интересом следили за выступлениями Ельцина. Самат всегда с нетерпением ждал возвращения отца, чтобы засыпать его очередной порцией вопросов о том, что было, что есть и что будет. Папа всегда начинал объяснять с экскурса в историю, и вместо коротких прописных истин в ответ сын обычно получал целое изложение длинного ряда причинно-следственных связей. Сегодня днем молодой человек как раз обсуждал с однокурсниками тему возникновения в странах харизматичных лидеров. Они так и не пришли к единому решению и не смогли четко объяснить ни себе, ни друг другу, какие обстоятельства должны сложиться в государстве и какое количество времени они должны продолжаться, чтобы из ниоткуда возникла личность, способная перевернуть ход истории. Почему Горбачев появился именно пять лет назад, а не раньше, и из-за чего теперь его реформы изживают себя? Почему система, работающая бесперебойно более полувека, именно сейчас превратилась в устаревшую? Отчего терпение людей, безропотно принимающих власть столько лет, вдруг закончилось? Или не вдруг? Или не случайно? Или закономерно? Он ждал разговора с отцом, но прибежала Ира, мама продемонстрировала радушие, и молодой человек моментально выкинул из своей головы политику. Разрушение страны имело слишком мало значения для того, кто собирался строить любовь.

И теперь, тихонько приоткрывая дверь в кабинет отца, Самат тайно надеялся на то, что тот спит. Хотелось поговорить с матерью наедине, и молитвы его были услышаны. Папа спал на маленьком кожаном диване, не сняв костюма и не развязав галстук.

— Спит, — сообщил Самат, заходя на кухню.

— Пускай! — откликнулась мама, но от него не ускользнуло секундное движение ее бровей к переносице.

«Все-таки расстроена, что папа не попробует свежего пирога», — решил Самат по молодости лет. Он был поглощен жизнью. Мама была еще достаточно молода и красива, папа умен и образован. Он чувствовал себя уверенно и защищенно за их плечами, и мысли о том, что когда-то этой поддержки может не стать, пока не часто его посещали.

Зато все чаще об этом думала женщина, резавшая пирог. Она тоже привыкла во всем полагаться на мужа, и в последнее время ее беспокоили изменения, происходившие с ним. Он стал больше уставать, это очевидно. Еще год назад и представить было невозможно, что он уснет, не поужинав, а главное — не поговорив с ней. А теперь все чаще: «Солнышко, я прилягу ненадолго в кабинете». И спит до утра. А если разбудить, начнется бессонница, а не трогать — так с утра все кости болеть будут: диван маленький, узкий, тело затекает, спина немеет. Вот и выбирай, что лучше…

— Мам, ты где?

— А?

— Ты сейчас тарелку разрежешь. Уже в пятый раз по одному месту ножом чиркаешь.

— Я… Ты хотел о чем-то поговорить.

— О ком-то. Об Ире.

— Приятная девушка.

— И все?

— А этого недостаточно? Должно быть что-то еще?

— Не знаю. — Самат растерялся. Отзыв матери был, конечно, сдержанным, но вполне положительным. Чего еще хотеть?

— Ты же не собираешься на ней жениться? — произнесла мать, кладя ему на блюдце большой кусок пирога.

«Вот оно. Началось».

— А если собираюсь? — На самом деле такие мысли его пока не посещали. Конечно, встречаются в природе люди, готовые бежать в ЗАГС через два дня после знакомства, но, как правило, такая поспешность ничем хорошим не заканчивается. Самату нравилась Ира, он был влюблен, но создавать семью пока не собирался. Его вопрос был обычным вызовом бунтующего юного сознания против диктатуры старших. Мать, однако, вопреки ожиданиям, отреагировала ровно. Она вообще, казалось, разговаривала вовсе не с ним, а с самой собой о чем-то абсолютно далеком от его отношений с какой-то там девушкой. Она лишь пожала плечами, ответила, мягко улыбнувшись краешком губ:

— Собираешься — еще не значит женишься.

Он хотел уже ринуться в бой, но мама добавила:

— Ну а если женишься, значит, так тому и быть.

Если бы он в этот момент жевал, то непременно бы поперхнулся. Он уставился на мать неверящим взглядом. Он оцепенел.

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Не шутишь?

— Да нет же!

Он никак не мог поверить:

— Что? Что изменилось, мам?

— Ничего, — ответила она спокойно. — Ты ешь, остынет ведь.

— Но ведь раньше ты…

Она не дала договорить, перебила, сказала негромко, но твердо, с каким-то излишним пафосом, появляющимся в ее голосе всегда, когда речь заходила о действительно важных принятых ею решениях:

— Запомни, сынок, простую истину: я никогда, никогда в жизни не наступаю на одни и те же грабли. Все ужасное, что пройдено один раз, не должно повториться! Никогда не должно, слышишь?

Он слушал, слышал и отчаянно боялся дышать слишком громко. Еще свежи были воспоминания о недавних скандалах, сотрясающих стены дома, когда его старшая сестра засобиралась замуж за русского. Мать, казалось, делала все, чтобы не допустить этого брака: сначала вежливо молчала и хмурилась, потом начала мягко высказывать свое отношение к выбранной кандидатуре, затем пробовала настаивать, увещевать, запрещать. В конце концов она перестала соблюдать приличия: открыто звонила родителям жениха и ему самому, убеждая отказаться от невесты, для самой невесты сочиняла гадости о будущих родственниках, запирала «непутевую» дочь дома и грозила вечными проклятиями в случае ослушания. Такое поведение будущей тещи не могло не насторожить и противоположную сторону. В ответ тоже посыпались нелицеприятные отзывы, начались звонки с требованиями оставить детей в покое, советами обратиться к психиатру и сообщениями о том, что еще неизвестно, заслуживает ли доченька такой сумасшедшей мамаши их драгоценного, замечательного, умного и абсолютно нормального сыночка. Неизвестно, чем закончилась бы подобная драма из серии «Монтекки — Капулетти», если бы в конечном счете также не испытывающий никаких положительных эмоций по поводу предстоящей свадьбы отец Самата не приструнил жену. Самат хорошо помнил тот разговор. Помнил даже не суть, а то, что родители спорили при них, чего обычно никогда не случалось. Авторитет отца был своеобразным культом в их доме. Маленьким Самат воспринимал это как данность, как неоспоримую и непреложную истину. Когда немного подрос, начал спрашивать себя, чего на самом деле было больше в этом постоянном преклонении матери перед отцом: искренней любви или благодарности за то, как сложилась ее жизнь.

Отец был старше ее на двадцать лет. Когда она родилась, он уже три года как покинул родную деревню под Казанью. И не просто покинул, а уехал учиться в Москву. Односельчане сравнивали его с Михайло Ломоносовым, считали местной достопримечательностью, которую не иначе как сам Аллах наделил жаждой к знаниям еще до рождения. Теперь ребят, которым от природы дано понимать больше остальных, выделяться из своего окружения, именуют детьми индиго. Раньше о таком понятии не знали даже в городе, а уж в глухой татарской деревне слышать подобных терминов не могли и подавно. Зуфар был гордостью и надеждой не только родителей, но и остальных жителей поселка. То, что случилось с одним, вполне могло произойти и с другими. Этот мальчик был первой, но, возможно, далеко не последней ласточкой. У родившихся младенцев тоже есть шанс опериться и вырасти в неординарных, большекрылых птиц, летающих на дальние расстояния. А пока летал только Зуфар. Причем летал в самом прямом смысле этого слова. Из талантливого, подающего надежды студента он превратился в аспиранта, а затем и в доцента кафедры археологии одного из ведущих московских вузов, ректором которого ему было суждено стать впоследствии. Но это потом, а тогда он наслаждался жизнью человека, влюбленного в свою профессию и получающего от нее именно те блага, которых ожидал. Зуфар был человеком действия, просто рассказывать студентам о том, что где-то на острове Титикака группа счастливчиков обнаружила останки неандертальцев, не доставляло ему удовольствия. Он непременно должен был находиться в эпицентре событий и при каждом удобном случае отправлялся на раскопки с такими же, как он сам, энтузиастами. Зуфару часто везло, и не только потому, что на его стороне оказывалась отвернувшаяся от других удача, но и потому, что птица эта часто выбирает думающих и целеустремленных людей. Родители Зуфара, хоть и не получили высшего образования, всегда осознавали, что у них растет особенный ребенок. Он был поздним и единственным, что нечасто встретишь в татарских семьях. На нем было сосредоточено все их внимание, и они приложили немало сил, чтобы направить данный сыну природой талант в нужное русло. Они постарались сделать так, чтобы легкость в постижении наук не сослужила Зуфару дурную службу, они убеждали его в том, что для достижения успеха нужно продолжать трудиться даже тогда, когда тебе кажется, что ты всего достиг, и только тогда можно рассчитывать на то, что удача тебя никогда не оставит.

— Везет тем, кто знает, — говорила Зуфару мама, и жизнь потом предоставила ему достаточно возможностей убедиться в неоспоримости ее слов.

Зуфару везло, потому что, прежде чем приступить к физическим поискам какой-нибудь древности, он проходил трудный путь поисков ментальных. Он изучал научные труды коллег, художественную литературу на заданную тему, исторические справки и хроники. И к началу раскопок всегда владел исчерпывающим представлением о том, где именно стоит искать, а где не стоит терять время. Удачно найденные вазы, тарелки, украшения и даже чьи-то кости сделали ему имя в научном мире, его стали приглашать в международные экспедиции. Когда это произошло впервые, он отчаянно радовался тому, что несколько лет назад предпочел археологию физике. Если бы он достиг таких же высот в последней, он бы, скорее всего, оказался невыездным и сидел бы сейчас в каком-нибудь закрытом почтовом ящике, а не разъезжал по миру (бывало, и капиталистическому) с рюкзаком за плечами. И он ездил, искал, находил, привозил и снова уезжал, успевая при этом читать лекции, проводить семинары и обсуждать с научным руководителем детали будущей докторской. Родителей он навещал, но не слишком часто. Во-первых, у него не было возможности, а во-вторых, честно говоря, и острое желание общаться с ними постепенно пропадало. Он любил их — они любили его, но жили они уже в разных мирах, крутились на непересекающихся орбитах. Он пытался рассказывать им о величии египетских пирамид, о сокровищах острова Пасхи, о планах непременно найти в Аравийской пустыне останки динозавров. Старики вежливо кивали, улыбались, поддакивали, переглядывались, довольные, но их явно больше интересовало, когда же он наконец перестанет жить на чемоданах, обзаведется семьей и подарит им наследника. Зуфар, в принципе, понимал, что его немолодым родителям хочется успеть понянчиться с внуками, но разговоры эти раздражали. Он уже успел вкусить радостей семейной жизни, когда легкая небесная фея за несколько недель превратилась в земную, постоянно чем-то недовольную, визгливо орущую тетку. Хотя нет, недовольную, конечно же, всегда одним и тем же: присутствием молодого мужа в каких угодно уголках планеты, только не в том углу спальни, где стояла их супружеская постель.