Жила-была одна семья

Пока же реальность предстала перед ним в виде дрожащего в руке телефона со знакомым номером на дисплее. Даже на расстоянии они чувствовали друг друга, и сейчас она хотела мечтать вместе с ним.

— Привет, — проговорил он радостно. — Знаешь, чем мы сейчас занимались?

— Чем?

— Угадай!

— Я не знаю, Сем. — Ира была какой-то растерянной и отстраненной, но он не замечал: слишком увлечен был своей игрой.

— Думаешь, разделывали омара в том самом ресторанчике, куда захаживал Шагал?

— Нет. Сем, я…

— Ага! Значит, считаешь, безуспешно стараемся разглядеть очертания Джоконды за японскими фотоаппаратами?

— Нет. Я хотела…

— А… Ты хотела бы просто пройтись по бульварам. Какой предпочитаешь: Инвалидов или Монпарнас? Хотя такой девушке больше всего подойдет Сен-Жермен или Осман, они, на мой взгляд, более достойны того, чтобы по ним прошлись твои ножки.

— Да нет же, нет! — Ира почти кричала.

— Ладно. Тогда я сдаюсь. Говори!

И она сказала. Отрубила резко, полоснула ножом без наркоза:

— Я не поеду, Самат…

— Как? Почему? Что случилось?

— Не могу.

— Ты из-за брата? Нет настроения? Ириш, я его подниму. Ты только представь: Лувр, Сена, Ботанический сад. Хочешь, я тебе расскажу, какие там цветы? Ты даже не представляешь, сколько там видов деревьев. А кустарники? Ты обязательно должна посмотреть на местный папоротник, он…

— Самат, ты не слышишь меня?

— А библиотека, Ир? Библиотека Франсуа Миттерана. Ты же говорила, что обязана там побывать. Ты же филолог, или я ошибаюсь?

— Я сама не знаю, кто я.

— Ты о чем?

«Она просто хандрит. Ей плохо. И даже Париж вместе со мной не радует». Но не беда. Ее он мог и просить, и уговаривать, и умолять. Тем более если она растеряна, если горюет. Он утешит, ободрит, подставит плечо. Ничего необычного. Для этого они есть друг у друга.

— Я о себе, Сем. Знаешь, я какая-то половинчатая. — И она повесила трубку, покончив одним махом и с Шагалом, и с французским сыром, и с песнями Дассена, и даже с поражающим воображение папоротником.

Самат еще долго сидел в кабинете и уже не в первый раз думал о том, что зачастую разум оказывается гораздо лучшим советчиком, нежели чувства. И в такой ситуации никогда не выходит ничего хорошего, если эти самые чувства все-таки берут верх. Тогда, в университете, Ира ему сразу понравилась, и он приложил максимум усилий, чтобы она попала в поход. Он хотел этого знакомства, хотел увлечения, хотел близости. У него, как у всех двадцатилетних парней, сработал природный рефлекс при виде симпатичной девушки. Он собирался покрутить хвостом, получить удовольствие и распрощаться. Не хотел обязательств и был уверен, что таким независимым, красивым и весьма кокетливым особам, как она, тоже не нужны в их возрасте никакие серьезные уверения в любви до конца дней.

Но, как известно, человек предполагает, а природа и обстоятельства частенько портят его планы. Ира оказалась не просто симпатичной. Она не была одной из. Самат никогда не страдал из-за отсутствия девичьего внимания: среди подруг были и умные, и красивые, и умные и красивые одновременно — всякие. Но почему, по каким таким одной химии известным причинам не какая-нибудь другая, а именно эта девушка, именно Ира из просто красивой, умной, обаятельной, милой, доброй и еще много какой вдруг стала особенной? Этого никто не знал. Не знал и он. Но сразу почувствовал и понял: покрутить хвостом и уйти не удастся. Здесь либо все, либо ничего. И тогда, лежа без сна в палатке у теплящегося костра, вспоминая ее смех, ее голос, уверенные гребки, темные волосы, собранные в хвост на затылке, Самат принял единственно правильное решение: ничего. Если бы только он был тем самым судом, решения которого не подлежат обжалованию. Он не просил Иру подавать апелляцию, это был ее выбор. Она забрасывала его прошениями и ходатайствами, и в конце концов суд был просто вынужден их удовлетворить. Уж слишком сильной и профессиональной была команда ее адвокатов: глаза, губы, улыбка, фигура, душа — все это были лишь подмастерья в команде мэтра, роль которого с блеском исполнило сердце Самата, которое начинало предательски трепетать и стучать быстрее обычного каждый раз при встрече с Ириной. Достучалось…

13

Человек улыбался. Когда у людей хорошее настроение, они с удовольствием делятся положительными эмоциями с окружающим миром. Он не был исключением. Он уже поделился им с женой: принес ей цветы без повода, что случалось отнюдь не часто, хотя жену он любил, просто не считал нужным напоминать о своей любви таким способом. Поделился приподнятым расположением духа и с сыном, сказал ему в телефонном разговоре, что девушка, которую он привез в прошлый раз на выходные, им с мамой очень понравилась, и даже не стал ругаться, когда узнал, что в следующий раз, возможно, им представят уже другую молодую особу. Он даже собаку наградил своим жизнелюбием: бросил резиновую сосиску в гостиную, и теперь двухлетний лабрадор довольно урчал, катаясь по ковру с любимой игрушкой.

— Иди есть, — донесся из кухни голос жены.

— Пять минут, — откликнулся он из кабинета.

Он хотел сделать свое хорошее настроение отличным. В конце концов, он по опыту знал, что дни, как правило, можно разделить на удачные и неудачные. Эту субботу вполне можно было отнести к первой категории. Нет, ничего особенного не случилось. Но не зря ведь в нынешнее беспокойное время говорят, что отсутствие новостей — это уже хорошие новости. А в его жизни, помимо того, что все по-прежнему и на работе и дома было хорошо и спокойно, сегодня случилось еще несколько неожиданных радостей. Во-первых, оба расстояния — от дома до работы и обратно — он преодолел всего за сорок пять минут, а не за час с лишним. Конечно, это было объяснимо. Все-таки у большинства людей выходной и они не спешат вылезать из-под одеял и куда-то направляться в промозглый осенний день. Но даже объяснимая радость не могла не доставить удовольствия. Экономия, в принципе, еще никому не вредила, а уж экономия времени и подавно. Вторым приятным моментом оказалась встреча с начальником. И хотя пока дело ограничилось лишь похлопыванием по плечу и громогласным одобрением его присутствия на работе во внеурочное время, но это все же давало повод надеяться, что, когда дело дойдет до обсуждения бонусов или, возможно, — маловероятно, конечно, но тем не менее возможно, — до отдельного обсуждения суммы контракта на будущий год, директор вспомнит о том, что этого сотрудника стоит поощрить.

Вообще-то, он не был меркантильным. Да и зарплата его устраивала. Просто приятно, когда тебя любят и ценят. И разве он виноват в том, что здесь ценность каждого сотрудника измеряется в денежном эквиваленте? Поднимают зарплату — растет твоя значимость для компании, повышается престиж, да и сам начинаешь ощущать себя по-другому, как будто действительно вытянулся на несколько сантиметров вверх и стал шире в плечах. В общем, встреча с начальником в субботний день была довольно многообещающей и не могла не оставить приятного следа.

Но самым приятным оказался третий повод для радости. Он притормозил у перекрестка, чтобы пропустить пешеходов. Дорогу переходила женщина-латиноамериканка с девочкой лет шести. Женщина коротко взглянула в его сторону и слегка кивнула головой — обычный знак вежливости. А девчушка, как повернула голову к лобовому стеклу его «Шевроле», так и шла, не сводя любопытного, непосредственного взгляда с лица Человека. И тогда он улыбнулся, а она помахала рукой. Мать тут же дернула ее за другую руку, сказала так громко, что он услышал сквозь приоткрытое окно:

— Эй, Лали! Разве можно махать незнакомым людям?!

— Мамочка, я же с тобой. — Детский английский был дрожащий и неуверенный. Человек догадался, что женщина специально говорит с дочкой на английском. Выбрав страну, где будут жить ее дети, она старалась сделать для них родным и язык этой страны. Не успел человек мысленно похвалить рвение матери, как снова услышал дрожащий голосок дочери:

— Y, pues, el parece ser bueno^[4].

Они уже ступили на тротуар, но он уловил, как женщина строго сказала: