Жили-были…
Шрифт:
Судя по этим описаниям, Василий Иванович вряд ли был молоканом. В церковь не ходил, но в проруби на Крещение купался, а это у молокан не приветствуется. Когда жили во Львово, то купался в проруби на речке, а в Красном Кусте – на Авиловом пруду. Из молокан, больше всего, происходила его сноха, бабушка Вера. Она как-то говорила немного об этом, но уверенно сказать не могу, что это так.
Духоборцы и молокане – это, пожалуй, самые многочисленные секты христианского направления. Против этих сектантов был организован государственный и церковный «крестовый поход». Сектантов называли предателями русского духа, нечистыми и аморальными. С государственной стороны даже уголовным кодексом люди осуждались за выход из церкви и присоединение к какому-либо другому религиозному сообществу. За это полагалась ссылка в Сибирь или
«Быстрый рост сектантства является серьёзной опасностью для государства. Всем сектантам должно быть воспрещено покидать своё местожительство… Паспорта сектантов должны быть помечены особым образом, чтобы их нигде не принимали на работу, ни на жительство, пока жизнь для них в России не станет невыносимою. Дети их должны силой отбираться и воспитываться в православной вере».
В 1912 году священник Введенский опубликовал в журнале (в Санкт-Петербурге) статью, в которой он приводит свои размышления на этот счёт:
«Вместо того, чтобы властной рукой вырвать из среды русского народа враждебные ему иностранные элементы, мы великодушно вели рассуждения на тему, что религия – дело совести»…
Василий Иванович был крупный высокий мужчина. Дети, по росту, пошли не в него, вероятно, в мать, Дарью, и в её родню. И здоровья он был крепкого.
На самом-то деле в Красный Куст переехал со своей семьёй сын Василия Ивановича, Василий Васильевич, мой дедушка. А Василий Иванович так вместе со своим сыном, и к этому времени, единственным, жил в его семье. Вместе с ними жила и незамужняя дочь Василия Ивановича, Василиса. Васёна, так её называли в нашей семье. До преклонных лет Василий Иванович купался в проруби на Крещение, никогда не болел и умер с тридцатью двумя зубами. Любил париться в русской печке. Бани у них не было, да и ни у кого там, в степном районе, не было бань, потому что топить нечем было – дров в степи нет.
Русскую печь протапливали сухим навозом (да и вообще её топили постоянно, даже и в летнее время, для приготовления пищи). После топки, для того, чтобы попариться, печь чисто выметалась, стелилась солома, и парильщик забирался в неё головой вперёд. Прогревался до седьмого пота. Это не только сложно было сделать, но и представить-то невозможно. Ноги, вероятно, не помещались, хотя внутри, под сводом, было сравнительно просторно. Зимой во двор и к колодцу Василий Иванович выходил босиком и в свои девяносто лет. Залезать в печь надо было только головой. Некоторые, кто поменьше ростом, и вылезали из неё тоже головой. Прадедушка был сравнительно рослый, поэтому не мог в печи развернуться, передвигался из печи задом.
Приведу на эту тему описание историка:
«Чёрный народ вообще пристрастен к баням, а за неимением их по большей части парился в печи жилых изб, в те дни, когда пекут хлеб и печь сильно раскаляется, некоторые по излишней охоте или по убеждению, что пар облегчает все недуги, запариваются насмерть. Это чаще случается с людьми престарелыми и в особенности с женщинами. Они, выбрав удобное время, то есть когда семейство удаляется спать, или выберется из дому, влезают в печь, жарко натопленную, и, обратясь головой в глубину печи парятся веником, обмакивая его в горячую воду и прикладывая к раскалённому своду печи, через что образуется иногда такой сильный пар, что они впадают в нечувствительность и задыхаются, случается, что мёртвого находят тогда только, когда, вставая поутру, открывают печь для приготовления пищи.
Обычай же, выходя зимой из бани, бросаться в снег или летом в реку, почти повсеместен. Убеждения, что обычай этот вреден для здоровья, слабо действует на простых людей: они убеждены напротив, что быстрый переход от жара к холоду как бы закаляет тело их, и поэтому, навалявшись в снегу, они снова входят в жаркую баню»…
Детей у Василия Ивановича и Дарьи было пятеро: два
сына, Михаил и Василий, и три дочери, Мария, Василиса (Васёна) и Федосья. Василий Иванович характером был очень крутой. Говорили, что он часто поругивал Васёну, да иногда и поколачивал её. За что, не могу сказать, и отец не знал.Бабушку Машу, Марию Васильевну, полную тёзку по имени и отчеству моей прямой бабушки со стороны мамы, я хорошо помню. Шутница была, в неё и племянница пошла, Антонина Васильевна, сестра отца. В Красный Куст в гости приходила пешком из Львово (из Остроухово, в котором она и проживала в это время), а уж была в преклонном возрасте, за семьдесят лет. Придёт, что-нибудь обязательно принесёт, чечевичных зёрнышек, семечек, а то и яичко. Говорит: «Сярёня! Иди-ка, поклюй нямнога!»
Как-то раз возвращалась Мария Васильевна от нас домой, по дороге нагнала её машина с каким-то местным начальником. Он хорошо знал её, да и все её знали, как шутницу, на свадьбы приглашали. Посадили бабу Машу в машину, довезли до дома. Так она вылезла и говорит:
– Погодите-ка, я сейчас, – и достает из узелочка двугривенный. – Вот, за труды возьмите.
Те, которые подвезли:
– Ну, что ты, тётя Маша, не надо.
Думали, что она и в самом деле расплатиться хотела. Она об этом потом рассказывала:
– Я им, прямо, серьёзна, и они тожа серьёзна, руками размахалися. А денег-то у меня всего двадцать копеек и было.
В кино билет тогда, до реформы 1961 г., стоил два рубля.
Или ещё. Пришла она в клуб, фильм смотреть. Уселась в первых рядах. А на экране, по ходу фильма, паровоз летит на зрителей, на полном ходу. Это не картина «Прибытие поезда», другой какой-то фильм был. Наша баба Маша как заголосит, будто с испугу. Клуб весь переполошился. А ну её уговаривать, что всё это неправда, картинка это на стене. А она – своё. Потом нам говорит:
– А то я не знаю, что это картинка. Всё потом вспомянут, как в кино ходили.
Но ни над кем оскорбительно или обидно шутить себе не позволяла. Только в отношении себя самой…
Семья Василия Ивановича во Львово жила одним домом. Никогда не было ни одной размолвки между снохами и золовками, моей бабушкой и сёстрами дедушки, которые вместе вели домашнее хозяйство, начиная с топки печки по раннему утру и кончая уходом за скотиной. И, конечно, дети были на их руках. В первый год замужества бабушкина свекровь, Дарья, не допускала бабушку к печке, ворочать чугуны. Уже потом, после рождения первого ребёнка, Антонины, бабушка стала и у печки хозяйствовать. Но это совместное житьё продолжалось примерно два года, почти до конца 1921 года, когда Мария и Федосья перешли на жительство в семью их старшего брата, Михаила, в Остроухово. Михаил был расстрелян войсками большевиков во время крестьянского бунта в 1920-21 гг. Осталось в этой семье четыре человека женского пола: жена Михаила и их две дочки, а также приёмный ребёнок, девочка-сирота Клавдия. Вот для помощи этой осиротевшей семье Василий Иванович и отправил своих двух дочерей.
Сын Василия Ивановича, Михаил, во время известного бунта тамбовских крестьян, названного в истории «антоновщиной», вспыхнувшего в начале 20-х годов и закончившегося летом 1921 г., был взят как заложник в числе многих других жителей из их деревни и окрестных деревень. Михаила определили (это уже после его убийства) как шпиона банды Антонова. Дедушка на следствии в 1932 г. об этом скажет. Бунт этот был связан с безвозмездным изъятием продовольствия у крестьян, так называемая продразверстка, при которой у крестьян изымалось 70% зерна. Причиной бунта стала не столько продразверстка, сколько то, что в 1920 г. случилась сильная засуха, собрали всего 12 миллионов пудов зерна, а государством была установлена сдача 11,5 миллионов пудов. Практически это означало верную голодную смерть. Несколько подробнее об этом я расскажу дальше в главе 6 («Чекалин Михаил Васильевич»)…
Но вернёмся к началу. Умер Василий Иванович в 1936 г., одного года не дождавшись своего сына, Василия, «врага народа». Дедушку Васю арестовали по ложному доносу в ноябре 1932 г., осудили на пять лет. В это время Василий Иванович, как говорил отец, впал несколько в ребячество. Когда дедушка был в тюрьме, дочери его, Антонине, было уже за четырнадцать лет. Хотелось вечером с подружками на улице погулять, но дед ругался:
– У-у, ехидна вас забери! Отец в тюрьме сидит, а она – на улицу!