Жирандоль

– Иди прочь, – твердо сказала Берта.

Лия, не такая сдержанная, как старшая сестра, крыла удалявшуюся спину мексиканского еврея отборным матом.

– Тогда готовьтесь к обратному пути, русские за всеми следят, я знаю, – не оборачиваясь, прокричал Хосе и свернул за угол.

Таким образом Берта и оказалась под кустом падуба у «Общества помощи российским беженцам», едва не угодив под колеса модного автомобиля мистера Гарри Корни.

– Какие глупости вы говорите, – Аркадий разозлился, схватил трубку начал набивать ее табаком. – Это Америка, это свободная страна. Здесь никого не продают и не покупают. Я отлично знаю ребе Айзека и главу общины мистера Локшин. Это порядочные люди, они всем беженцам оказывают посильную помощь. И с документами в том числе. Кто таков этот Хосе? Сутенер? Бутлегер? Зачем вы вообще ему доверились?

– Мистер Локшин сказал: «Жди» и сделал глазки вот так. – Берта закатила испуганные глаза под самый лоб, как будто под кепочку.

– Вот и ждите. Что за дремучая ересь! – Аркадий кипел и булькал возмущением. – Белоруссия оккупирована, как вы могли предположить, что туда кого-то высылают, тем более евреев?

– Когда ребе делает глазки вот так, – она повторила маневр, – значит, дело швах.

– Мэм, это не цирк, это Соединенные Штаты Америки. – Мистер Корни глубоко затянулся и продолжил поспокойнее: – Так что насчет Хосе?

Признаться, я не встречал евреев с подобными именами.

– Хосе… Хосе на вас разве ж не работает? – Берта озадаченно смотрела сквозь облако ароматного дыма. – Мне сказали, что это ваш поц.

– Так, по-вашему, это я тайный покровитель борделя с малолетними барышнями? – Спокойствия Аркадию хватило ненадолго.

– Так поц-то ваш… И связаться с Гитлером можете только вы. – Она смотрела наивно и обескураженно, кажется, и в самом деле считала, что всемогущему мистеру Корни достаточно поднять телефонную трубку, чтобы на другом конце провода ответил Адольф Гитлер.

– К сожалению, вернее к счастью, подобными полномочиями не располагаю… Хотя, позвольте минутку, вы, скорее всего, имели в виду, что русское общество может отправить запрос о документах вашей дочери в рейхскомиссариат? – Догадка осенила нежданно, и он обрадовался, как будто исполнял роль Шерлока Холмса и решил каверзный ребус. Действительно, этой клуше могли посоветовать обратиться в русское общество за помощью, потому что евреям германские власти не отвечали, а в белых эмигрантах оккупанты видели сочувствовавших и проявляли снисходительность.

– Хосе разве же ж не ваш помощник? – Берта не желала расстаться с фигурой прохвоста Хосе, все время привлекала его в качестве то свидетеля, то доказательства.

Подобное общение стоило Аркадию немалого труда. Наконец он придумал, как ее запрячь и проконтролировать:

– Вы кто вообще? Работа есть у вас?

– Я молочницей была… дома, здесь пока на поденщине. Если повезет.

– Молочница? Хорошо. Возьму вас к себе на ферму, у меня две работницы на сносях, руки не помешают. – Он лукавил, доярок хватало с лишком. Но попробуй брось эту еврейскую мамашу на распутье, так она еще какого-нибудь сутенера подыщет. – Письмо в рейхскомиссариат Остланд направлю. Пока ответа не получим, пригляжу за вами.

Так Берта переехала в Миссисипи вместе с Сарой и Лией, стала работать на ферме, потихоньку учила английский и радовалась хозяину, как будто он спас ее как минимум от смерти. Лия нашла работу неподалеку, в таком же, как у семьи Корни, особняке колониальной эпохи с толстыми балясинами террас и просторным погребом, где мирно стояли, не зная о войне, бочки и пыльные бутыли. Гебиткомиссар прислал доброжелательный ответ вместе с копией метрики Сары Наумовны Злотник, заверенной печатью со свастикой. Что ни говори, немцы – аккуратисты, все у них под контролем, до запятой проверено и начисто переписано. Мистер Локшин в скором времени принес новенький документ для Сарочки, по которому она могла ходить в школу.

Аркадий с удивлением замечал, что Берта совсем не старая, даже интересная, что она вовсе не глупая, пусть без образования, но не пропащая. Она любила и умела работать, не пасовала, не перечила. Отличное приобретение для фермы. Как же она могла сесть в лужу с этим прощелыгой Хосе? Почему при первой встрече вела себя как полоумная.

– Вы знаете, Аркадь Михалыч, я иногда дура становлюсь, – поделилась она однажды.

Мистер Корни растерялся и хмыкнул, как бы в подтверждение. Тут же опомнился, начал разуверять, но Берта махнула рукой и рассмеялась:

– Когда я не на земле, то весь рассудок уходит в желудок и там сидит, собирается наружу. Страшно-таки до беспамятства. Я когда Сару рожала, в Ленинграде оказалась. И там как дура была. И здесь тоже.

– Сейчас война, мэм, сейчас все не в своем уме, – галантно отбоярился Аркадий.

Но ум к ней возвращался семимильными шагами: она наладила поставки молочки еврейской общине, чертовски выгодно, потому что производство велось по кошерной технологии: в отдельной посуде и с благословения раввина. Аркадий подсчитывал барыши, Берта расцветала и молодела на глазах. В начале 1945-го к семье добрался Наум, изможденный, но веселый. Его освободили из концлагеря. Жена и дочь плакали навзрыд, не надеялись увидеть живым, да еще и за океаном. Это Аркадий нашел по своим каналам, написал, денег отправил. До последнего не говорил семье, чтобы не сеять напрасных надежд, а получилось лучше некуда – сюрприз.

– Я ничего не буду рассказывать, – гордо заявил совершенно лысый и беззубый Наум, – про лагерь – ни слова. Баста. Я хочу забыть этот шалман и никогда не вспоминать. От одних воспоминаний умереть можно. А я уже несколько раз умер, мне сверху не надо.

Он сдержал слово: никогда не вспоминал о пережитом в концлагере, даже по телевизору не смотрел и по радио не слушал. Заодно и про Советский Союз не вспоминал, слова «коммунизм» и «партия» из речи вырезал и сжег. Сразу после победы.

Жизнь Берты стала походить на сказку: муж, капиталец, свой уютный домик, и никто не преследовал за визиты в синагогу. А тут еще Лия замуж выскочила за богатенького американца, уехала в соседнюю Луизиану и начала слать подарки. Осталась одна нерешенная задача: отыскать Льва. Но и ее Аркадий Михалыч быстренько уладил через своих корреспондентов, на время войны притихших, а после победы зазвеневших с новым, невиданным энтузиазмом. Еще бы, теперь к первым волнам белой эмиграции прибавились беженцы, эвакуированные, снятые с поездов в безымянных выселках, оставшиеся без родителей детдомовцы и беспамятные раненые. Полстраны кого-то искало, оплакивало.

– Лев Абрамыч Авербух – инженер Мелитопольского завода станкостроения. Работает в Акмолинске. Член партии, – довольно сообщал Гарри растроганной Берте. – Успешная карьера для еврея в СССР, скажу я вам.

– А Левка у нас идейный, он совсем маленьким из дома сбежал в этот Ленинград, там ошивался. Сильно революцию любит, аж дрожит. – Она глотала непрошеные слезы и улыбалась. Доброе многострадальное лицо светилось невысказанной радостью, вот-вот захлопает в ладоши. – Жив, значит, и не сидит. Ай молодчина Левка! А я уж думала, все.

– Но вы ему не пишите, Берта Абрамовна, – предостерег Аркадий, понизив голос, – не ровен час, обвиноватят. У них там непросто.

– Да какой из Левки враг народа? Он же, кроме механизмов и Инки, никого вокруг не замечает! – Она меленько рассмеялась, то ли хвастаясь братовой целеустремленностью, то ли печалясь о его близорукости.

– Все равно. Не дай бог беду навлечь. Вы лучше его супруге записку отправьте. И не по почте, разумеется, только через доверенных людей. Если посчитают нужным, сами напишут, а нет, так… – Он развел руками.