Жирандоль

Акмолинск встретил их первыми заморозками. Степные ветры быстро приносили стужу, не то что неторопливый курский климат. Агнесса стояла на перроне печальная и виноватая, по щекам текли слезы:

– Что? – завопил Айбар, забыв о приключениях. – Что случилось? Дети? Азат? Жангулек? Нурали?

– Дети в порядке, – всхлипнула она, утыкаясь ему в грудь. – Арсень Михалыч умер, а тебя не было, уже похоронили. Лева помог, в квартире уже новый жилец, я все вещи к нам забрала, он мне скрипку оставил, даже завещание написал. – Она валила все в кучу, не разбирая, где новость на грош, а где на миллион.

– Иманды болсын [172] . – Айбар погладил жену по голове.

– Царствие ему небесное. – Платон снял шапку, хотел перекреститься, но вовремя осекся: церковные привычки надо забывать, здесь – это не там.

– Это сокровище. Она за границей стоит огромадных денег. Настоящий Страдивари.

– Что?

– Кто?

– Скрипка! Скрипка – это состояние.

– Хм-м… Вот какая акробатика. – Платон усмехнулся. – Талисман-то, выходит, работает. Богатая жена у тебя, Айбар!

172

Иманды болсын – выражение соболезнования родным умершего (каз.).

В 1956-м Агнесса ехала в Москву, отменно экипировавшись беспокойством. Берта Абрамовна умудрилась пробиться в столицу СССР туристкой и выманила родню повидаться. Лев не поехал и жену не пустил, резонно не желая рисковать: станкостроительный завод – это не шутки-прибаутки, а оборонное предприятие. Они подспудно переписывались: сначала через Арсения Михайловича, после уж Ася сама. Так и прожили до 1953-го, до смерти Сталина, а потом стали бояться поменьше. Всю дорогу она репетировала по очереди две речи: для Берты и для следователей. Небывалое потепление продолжало одаривать щедротами, но пока еще не верилось, что оно не притворное. В полупустом чемодане болтались перетянутые бечевкой пачки семейных фотографий: не для того, чтобы отдать, – боже упаси! – только показать и увезти назад. Муж долго сопротивлялся буйной идее, хорошо, что Каиржан надавил милицейским авторитетом и помог уломать.

В полдень на лавочке перед Третьяковкой ее будет ждать пожилая американская еврейка с голубенькой сумочкой в руках, повязанная желтым шарфиком с огромным попугаем – такого не пропустить. У нее окажется лишний билетик.

Встреча прошла как стократ отрепетированная. Они непринужденно разговорились и вместе зашли в галерею. Мимо бродили экскурсоводы с дружными отарами туристов, талдычили про Russian Way of Arts и Wanderers, престарелые смотрительницы в сумрачных залах клевали носами, со стен одобрительно глядели кустодиевские купчихи и серовские княжны. Берта шепотом вываливала про американский рай, изо всех сил его принаряживая. Ей очень хотелось, чтобы Левушка с семьей переехал к сестрам. Да, она понимала, что с его карьерой этому не бывать, не выпустят даже после увольнения или на пенсии, а все равно хотелось верить в чудо. Ведь случилось же, что они все выжили, нашлись, что эта очаровательная Аська ходила с ней рядом по Москве, трясла рыжими кудряшками и закатывала глаза? Так почему бы еще немножко не помечтать?

Потом они сидели в буфете, смотрели фотографии и, конечно, обе плакали. Вряд ли кто-нибудь поверил бы в случайное знакомство: случайные знакомые обычно не пьют кофе по два часа и не глядят друг на друга влюбленными глазами, но у контрразведчиков нашлись в тот день другие неотложные дела, или просто помогал шевелевский талисман. Над Красной площадью раскочегарились куранты, собирались объявить начало нового счастливого часа.

– Я завтра улетаю, не хочу думать, что больше не встретимся. – Берта не отрывала от Аси глаз, старалась запомнить эту храбрую девчонку до черточки, до конопушки. – Какие прелестные у тебя сережки! Неужто настоящие сапфиры? – Она похвалила просто так, не желая вот прямо сейчас расставаться.

– Это матушкины… – Агнесса дотронулась до мерцавших камушков. – В наследство достались. Называются жирандоль, у них удивительная история.