Жители ноосферы
Шрифт:
На вахте в безразмерном и грязном холле дежурила особь третьего пола в оранжевом путейском жилете, с пегим ежиком на голове (никогда бы не подумала, что в Москве могут еще водиться такие типажи!).
— Как мне Шитова найти?
— Для чего? — нашлась особь. Ох, я чуть было не полезла в бутылку, то есть за служебным удостоверением! — но глянула в сальные глазки особи и с удовольствием сообщила то, что она не могла не понять:
— Потрахаться!..
Особь гыкнула и махнула рукой в кишечнополостный коридор, изобиловавший с виду всевозможными инфекциями.
— Третий этаж, триста пятая.
На третьем этаже, в триста пятой ты валялся на кровати в трениках и гостей явно не ждал. К счастью, ты был в комнате один. Мне захотелось упасть у кровати на колени, завыть, забиться о железные прутья головой,
Ты протер глаза, покрутил головой… Ты трогал мою руку и приговаривал: «Теплая… Пахнет вкусно… Значит, не сон? Не привидение? Значит, Инка? Но какими судьбами?». — «Новость принесла тебе», — сказала я с безумством храбрых. И выпалила то, что разучивала и повторяла на все лады долгую дорогу сюда:
— Мне кажется, тебе пора объявить командованию, как оно там у вас называется, о перемене места жительства на Садово-Сухаревскую.
Озвучив, я ковырнула носком ботинка потертый оргалит раз, другой, третий и внимательно следила, не просверлю ли в нем дырку. Тебя ожгло мгновенным ужасом, который я не могла не почувствовать. Ты напрягся и с внутренней дрожью переспросил:
— Делаешь мне предложение?
— Деловое. У меня в твоем обществе лучше идут дела.
— А что скажут по поводу этого предложения твои соседки?
— Во-первых, при чем тут соседки? Во-вторых… — великолепный образчик женской логики, не так ли? — думаю, что благословят. Им тоже мужчина в доме нужен. У них то окна не открываются, то краны текут…
Ох, как был ты напуган — как заяц, напоровшийся на волка, как мародер, схваченный за руку ожившим «трупом», как всякий разведенец, коего снова пытаются затащить в семейные узы!
— Инна… Ведь такого рода предложения должен делать мужчина женщине. Так заведено. Кысметом. Так должен говорить мужчина женщине, когда он готов пригласить ее в свою саклю… Я… ну прости, если честно… сомневаюсь в своей готовности…
Мой змеиный язык не мог не поспешить:
— Ты о регистрации брака?
— Ну… если ты так… догадалась…
— Я журналист со стажем. И тебя знаю скоро двадцать лет, так? И ты меня знаешь. На что спорим: если ты переедешь ко мне и кто-то из нас первым предложит сбегать в ЗАГС, то это буду не я, ну? На ящик пива — пойдет? Или на ящик коньяку?!
— Честно?
— Честно. Только ради твоего комфорта я тебя туда и зову. Ну и немножко ради своего…
— Честно? Скажи честно — не обидишься, что предложения не делаю? Хотя обязан, как честный человек…
— Из всех модальных глаголов, — блеснула я интеллектом, — самым действенным является глагол «хочу», на втором месте — глагол «могу», а на третьем, безнадежном — «должен». И потом, разве я тебе когда-либо врала?
Мы оба знали, что я имею в виду. Мы оба почувствовали в жирном и гнилостном запахе общаги торфяной аромат Глинистых озер… Можно было продолжать полемику, но мы только помолчали, уставив зрачки в зрачки. Интересно, замечал ли ты, что глаза у нас — одинакового цвета, как зеркальные отражения друг друга? Потом ты поднялся и пошел одеваться, и мы поймали такси и поспешили домой (слышишь? — домой!), и все было прекрасно. А на другой день ты сходил в общагу и уладил там дело с вахтенной особью, оказавшейся комендантом. Прелестно уладил — съехал из общаги с вещами, но не выписываясь, обещал платить ей, как за проживание, и немного сверху, это не считая того, что в распоряжении особи оказалась свободная койка, которой она не замедлила распорядиться. А на третий день ты поехал на построение с Сухаревки, а бабка Софья Кирилловна выхватила меня из ванной и секретно шепнула: «Поздравляю, Инночка!». Бабка лучилась, будто это к ней переехал давний возлюбленный.
Мне понравилось, как ты после вселения обнюхал мое более чем скромное жилище с любовно разведенным беспорядком. Ты походил на очень крупного кота, что, задействовав полный комплект усов, прошелся по углам, задержал взгляд на горках бычков, немытых чашках, сваленных в кучу вещах и книгах, бумажках и блокнотах, завитых вязью моего почерка, выдохнул и расслабился: отпустило! Здесь кое-какие детали живо напоминали твое общежитие, некоторые были заимствованы из «дежурок» и, вероятно, каптерок,
кое-что дышало студенческим аскетизмом, но ничего не напоминало ухоженную квартирку твоей бывшей жены, откуда ты спас только носильные вещи. Я кралась за тобой по пятам бесшумной поступью помоечной кошки, и когда можно стало открыть рот, сообщила:— Не бойся: я не исповедую тезис о святости семейных уз и непреходящести домашнего уюта. Я больше всего на свете люблю гостиничные номера и магазинную еду. Мы будем с тобой вместе жрать консервы из банок и полуфабрикаты из пластиковых корыт…
Спустя несколько дней после твоего вселения, когда выпал сумрачный и прохладный день, какими апрель охлаждает рвущихся к весне, вышел такой пердимонокль… конечно, ты о нем не забыл. Мы с тобой сидели и грелись пивом, завели разговор про нас же, про любимых, — и ты, отведя почему-то глаза, негромко повествовал, что больше всего тебе нравится девчонка в школьной форме, которая сидела в кустах всякий раз, как ты лез в свою секретную дырку в заборе… Девчонка все время вторгалась на твою территорию. Настало время ей отомстить — и вторгнуться на ее территорию, как ты считаешь? И вот я вторгся… и меня от этого не ломает, как ни странно… Господь с тобой, я простила тебе эту оговорку, — потому что ты дальше сказал: одинокий волк пришел в логово близкой по крови и духу волчицы, а волки знают толк в подборе пары… Меня так и ошпарило изнутри, и я залепетала, как всегда, обратившись к великой русской литературе, что Владимир Дудинцев в одной из моих любимых книг «Белые одежды» писал…
— Когда люди сходятся в нашем возрасте, каждый приносит свой чемодан, и не пустой?
Меня обуял шок. Ты улыбался.
— Кысмет. По-русски судьба, да? Кто бы ни был в твоем прошлом, мне он не помешает!
«Нам он не помешает», — поправила я, филолог хренов, знаток психологии и самодостаточная женщина.
Но — удивительное дело — сцена, разыгрывавшаяся между нами, показалась мне подозрительной. В ней перемешались кислое и сладкое, словно сироп и лимонный сок в рекламном чане телевизионного экрана. В маленькой комнатке на Сухаревке, затопив ее, стремительно застывала карамель нежных чувств, и в карамели проглядывал привкус неестественности. Слишком сладко было… но потом подозрения мои отодвинулись в дальний чулан подсознания, и я привыкла считать, что такую прекрасность я заработала… Но в эту горчайшую минуту мне мерещится та же химическая сладость, сплошной эрзац, и я понимаю — карамелька, забытая в чулане, разбухла и засосала в свое мягкое синтетическое чрево пять лет семейной жизни. Примет «ни к чему» не существует.
И теперь во рту у меня кляп, а на шее петля… Послушай, а кто же разговаривает с тобой? Да нет же, никто с тобой не разговаривает, и со мной никто, мы безмолвствуем через триста километров, а все потому, что некогда карамель растаяла между нашими губами, испачкав их приторным и вязким…
Нам с тобой первое время никто не мог помешать. Право же, Илья, грех жаловаться… жили мы с тобой, как считали нужным. Что считал нужным один, соглашался привести в исполнение другой. Каким еще супругам выпал такой счастливый билет?
Пока Ленка была поменьше, мы ее по нашим скитаниям не мотали, но сами по теплу, если совпадали наши выходные, ни свет ни заря бежали на какую-нибудь электричку или автобус и ехали в места былой славы Руси. Мы проехали с тобой все Подмосковье. Кусково или Архангельское не считались вояжем, как и прогулки по древнему центру. А вот Истра, Звенигород, Дмитров, Талдом, Вязники, Егорьевск, Коломна были конечными пунктами наших экскурсий, мы бродили там, стирая порой ноги в кровь, и ты до хрипоты рассказывал мне, что означает полумесяц на кресте христианского купола, и какого века постройки церковь, озирающая просторы с холма… Мы побывали на полях Бородинском и Куликовом, и когда под Бородиным ты наткнулся на группу археологов, то был счастлив, как мальчишка, бросил сумки, бросил меня, полез в канаву… как ты выразился на бегу — двигать отвал? — и прокопался с ними до темноты, мы возвращались в Москву в электричке, набитой бомжами, я спала у тебя на плече, а ты всю дорогу шепотом извинялся… Мы видели с тобой Тверь и Торжок и собирались на твой день рождения — на девятое мая — в Псков. А в Новгород Великий так и не доехали…