Житие и страсть Жоржа Сименона
Шрифт:
«Казалось, этот случай еще больше укрепил узы, связывающие нас. Всю свою жизнь я чего–то искал, за чем–то бегал, интересуясь всеми женщинами. Дважды женился и дважды переживал разочарование, стремясь все время к какой–то цели, которой не знал, и вот теперь познал, наконец.
Целью моих неутомимых исканий была, по сути, не вообще женщина, а одна–единственная настоящая женщина, любящая жена и заботливая мать. Без ухищрений, без прикрас, без амбиций, без тревог о завтрашнем дне, без «статуса». Теперь я нашел ее, сам не ведая, как долго не замечал, что достиг цели. Вот уже несколько лет я не предаюсь «охоте на женщин» и не из–за отсутствия влечения или физических возможностей. А потому, что я нашел одну, которая заменяет всех других. С Терезой я понял, что такое духовная
Не претендуя на «статус» супруги или дорогие подарки, Тереза живет его жизнью, целиком растворившись в ней.
3
Сименон вновь обретает простые радости детства — наблюдать за птицами, жизнью растений. «Я остался простым, несмотря на отели, «роллсы», статус знаменитости. И Тереза это разделяет». Он живет в ладу с самим собой и в полном согласии с природой. Весенние листочки, пчелы, белки — все вызывает горячий интерес, наполняет его жизнь иным, ранее недоступным смыслом. Радует и преуспевание детей. Джонни закончил Гарвард и занимает пост в брюссельском офисе «Юнайтед артистс» — двадцатишестилетний серьезный человек. Марк снимает фильмы, Поль хочет стать коммерсантом. А Мари — Джо найдет силы победить недуг. Жизнь проста, полна любви и радости, потому что рядом Тереза.
«Сейчас, на семьдесят третьем году, я удостоился милости не быть больше одиноким. Я уверен, что мирно кончу дни в нашем розовом домике. И хочу этого, зная, что мою руку будет держать рука, которую каждую ночь я инстинктивно ищу под одеялом».
Как ни хороша эта идиллия, над ней витает мрачное бремя старости. Жизнь прожита и радоваться этому трудно, сколь бы богатые плоды ни принесла она. От слабости, недомоганий Сименона не могут спасти даже лучшие врачи. Он плохо спит, пьет ночами кофе, курит трубки. В лежачем положении его охватывает невроз — начинается боль во всем теле, мучает состояние взвинченности, беспокойства.
«Самый неблагодарный возраст — это старость.
В старости теряешь всякие иллюзии, если они еще сохранились, прекращаешь бороться и за материальные блага, и за карьеру. Перестаешь доверять отзывам и славе.
Медали и почести — это единственное, что можно предложить старикам. Но и они меня совершенно не интересуют».
Угрозы Дениз и опасные за Мари — Джо не дают Сименону покоя: он чувствует — беда подстерегает его.
И происходит то, чего он все время боялся.
Вечером во время ужина раздается звонок. Звонят из больницы «Кошен» в Париже.
— Ваша дочь находится у нас в реанимационном отделении. Ей оказали первую помощь, но она все еще в коме. Полагаем, что угрозы для ее жизни нет. Но вы, вероятно, захотите ее увидеть?
Захочет ли он? Господи, он поползет к ней на карачках! Забыв о болях и головокружении, Сименон тут же вылетает в Париж. Номер в отеле «Георг У», поездка в больницу — как трудно ему, задыхающемуся от слабости и страха, дается этот путь!.. Наконец — реанимационное отделение, писк приборов с мелькающими экранами, запах стерильной операционной, высокая кровать в центре. Он останавливается у кровати, справляясь с головокружением и чернотой в глазах.
Мари — Джо вся в аппаратах и трубках, бледное личико на голубых простынях, разметанные золотистые пряди. Он пристально смотрит на нее, и ее веки приоткрываются. Губы шепчут:
— Дэд… — слабый голос еде слышен, — Ты приехал…
Ее светлые, почти прозрачные глаза, выражают удивление, и ему кажется, что она улыбается загадочной улыбкой.
— Я люблю тебя, детка. Ты должна жить. — Он схватился за штатив какого–то прибора, что бы не упасть. Усилием воли поборол головокружение, едва шевеля пересохшими губами, произнес спокойно: — Сегодня я не могу здесь больше остаться — врачи не позволяют. Завтра мы поговорим, я посижу возле тебя.
Она кивает и закрывает глаза, рука на простыне тоненькая, прозрачная.
Только вечером Сименон узнает, что произошло. Мари — Джо была дома и сама позвонила в полицию. Ее тотчас же
на «Скорой» доставили в больницу. Она приняла большую дозу снотворного, но успела позвать на помощь. Доктор Юше, занимавшийся в Париже психическим состоянием девушки, просит у Сименона свидания в гостинице. Он говорит о том, что резкие перемены в настроении девушки не удается снять никакими лечебными мерами.— Ее душевная болезнь не поддается воздействию и «господин Страх», как она называет поселившегося в ней «убийцу», только временами оставляет ее.
— Но часто она ведет себя как совершенно нормальная девушка! И если периоды ремиссии вам удастся увеличить…Мы победим, доктор?
— Я не могу сказать, что надежда отсутствует. Иногда благоприятную роль играет взросление. А все условия к благополучной жизни у нее есть.
— Девочка так молода…ей всего двадцать пять!
— Цифры всегда лгут, — доктор Юше вздохнул и опустил глаза. — У меня такое впечатление… Боюсь, что к двадцати–пяти годам Мари — Джо прожила жизнь полностью.
Сименон снова в палате. Дочь выглядит лучше, и к нему возвращаются силы. Крошечные силы больного, измученного старика. Но их хватает, чтобы говорить и даже улыбаться.
— Ты рассердился, Дэд?
— Да нет, маленькая дурочка.
— Знаешь, я, правда, хотела уйти, на этот раз серьезно… Но в последний момент испугалась и позвала на помощь.
Голос у нее слабый, а ее глаза смотрят так, словно она прощается с ним. И он борется со слезами, сморкаясь в большой платок.
— Ты смешной в таком виде, с красным носом, но я люблю тебя, Дэд.
Две медсестры не покидают палату.
— Тебе было тяжело? Я знаю, знаю, Дэд… — к вискам Мари — Джо скатываются слезы.
Он не говорит ей, что едва держится на ногах и что это было самое тяжелое путешествие в его жизни.
— Ты вернешься в Лозанну?
— Придется дорогая. Я не могу остаться в Париже.
— Позвоню тебе из дома.
У нее горестный взгляд. Она кажется воплощением любви. Не касаясь, они обнимают друг друга, хотя лишь тихонько жмут руки.
Медсестра дает Сименону конверт, который нашла у Мари — Джо, когда раздевала ее.
В гостинице отец читает завещание дочери, написанное в день ее попытки самоубийства.
15 мая 1975 года.
«Мой «большой старый Дэд!», которого я люблю, я только что говорила с тобой по телефону. До того как уйти навсегда, я хотела быть уверена, что с тобой все в порядке, что ты счастлив, и не будешь слишком горевать.
Я причиняла тебе страдания, прости меня….
Когда ты получишь это письмо, постарайся хорошенько понять, что, наконец–то, я буду рядом с тобой и успокоюсь, перестану жаловаться. Я снова стану твоей маленькой девочкой, которая рука об руку с тобой шла в лучах солнца к бару Бюргенштока — девочка «Tennessee Waltz». Помни меня только такой. Остальное забудь, так лучше, а главное — будь счастлив, продолжай жить, наслаждаясь каждой минутой…. Это и есть жизнь: солнце на обнаженной коже, взгляд встречного прохожего, запах пробуждающегося города, два тела, слившиеся без ложной стыдливости…иногда я умела быть такой. Я умела гладить кошку, ощущая ее близость ко мне. Умела разговаривать с собакой… Но никогда не умела по–настоящему говорить с человеком. Теперь мне надо набраться смелости признать свою трусость жить. Знаешь, когда я смотрю на твои фотографии, а ведь некоторые из них были сделаны до моего рождения, то ловлю себя на том, что воображаю построенную тобою жизнь. По сути, мне уже тогда хотелось бы быть рядом с тобой…» Дальше шли указания, как распорядиться тетрадями, фото, письмами. «- Дед, я люблю тебя больше всего на свете, повторяю это в последний раз. Верь мне, умоляю тебя. Это был единственный смысл моего существования. … Теперь мы вместе, я уверена, взберемся на гору и растянемся на траве, поймав руками луну. Нет больше злости, непонимания, стыда и слабости. Мы вместе и мы счастливы … Кроме «моего Бога», которому я часто молилась, ты был моим конкретным Богом, силой за которую я держалась. Я чувствую запах твоей трубки, я полагаюсь на тебя, ты оберегаешь меня, я счастлива. Будь счастлив и за меня тоже… Твоя «маленькая девочка» Мари — Джо.