Живая древняя Русь. Книга для учащихся

Трудное дело — отливка колокола весом в две тысячи пудов — было поручено редкостному умельцу-литейщику Фролу Терентьеву. Мастер создал гигантский музыкальный инструмент, отличавшийся бодрой, радостной звуковой окраской.

Иона Сысоевич был так доволен звучанием колокола в две тысячи пудов, что назвал его в честь своего отца, крестьянина Сысоя. Сохранилась запись, сделанная митрополитом: «На своем дворишке лью колоколишки, хвалят людишки». В этих словах — весь характер Ионы Сысоевича — размашистый, с хитрецой, горделивый.

Каждый заметный колокол в Ростове имеет свое имя: Большой Сысой, Полиелейный, Лебедь, Голодарь, Красный, Козел… Более мелкие колокола безымянны. Когда ударял Большой Сысой, весивший две тысячи пудов, то вся окрестность наполнялась гулом, звон его был слышен за двадцать пять верст. У каждого колокола — свои переливы, у каждого звона — свое назначение. Ионинский исполнялся в торжественных случаях, колязинский отличался плясовым ритмом, георгиевский — плавным, «малиновым звоном».

Народная музыка привлекала в Ростов людей со всей России. В середине прошлого века знаток акустики Аристарх Израилев сделал нотную запись ростовских звонов.

В наши дни звук каждого из колоколов в точности копируют миниатюрные камертоны, что находятся в местном музее; они не раз демонстрировались на международных выставках и всегда получали премии. Несколько лет назад ростовцы были свидетелями и слушателями необычайного праздника колоколов. На старую звонницу поднялись мастера редкой, почти исчезнувшей профессии — звонари А. Бутылин, М. Урановский, Н. Королев, В. Пушкин, П. Шумилов. Ударили ростовские колокола в полную силу. Воздух раскололся от гула. Стаи голубей взмыли в небо. Горожане собрались на площади. Что же происходило? Ростовские звоны. записывались на пластинки. Теперь, сидя дома, мы можем услышать, как мерно бьет Большой Сысой, как поет Лебедь…

В народных стихах, посвященных Егорию Храброму, о колокольных звонах упоминается в ряду самых дорогих для русских людей понятий:

Выходил Егорий на святую Русь, Завидел Егорий свету белого, Услышал звону колокольного, Обогрело его солнце красное.

Композиторы-классики часто обращались к неисчерпаемым богатствам народной музыки. Глинка многократно использовал в своих операх и симфонических произведениях народные музыкальные мотивы. Вспомним хотя бы знаменитую «Камаринскую». Танеев был крупным знатоком «красного» пения. Рахманинов восхищенно писал о колоколах и вводил звоны в свои творения.

После многолетнего перерыва в Большом театре поставлена опера Римского-Корсакова «Сказание о граде Китеже и деве Февронии».

…Дирижер взмахнул палочкой, и мы услышали напевные мелодии былин, пастушьи и скоморошьи наигрыши. Мерные ритмы сменились напряженным, горестным раздумьем песни про монголо-татарский полон.

Разошелся занавес, и зрители увидели дремучий лес и мудрую деву Февронию, кормящую диких зверей. Кругом лесная благодать, тишина, угрюмость ели смягчена нежностью белостволой березы.

Феврония славит природу, родную ей с младенчества: «Ах ты, лес мой, пустыня прекрасная, ты дубравушка, царство зеленое, что родимая мати любезная, меня с детства растила и пестовала».

Об этом произведении, навеянном старорусскими легендами и давними музыкальными мотивами, Римский-Корсаков скромно сказал: «Это просто народные предания. А мое внимание вызвала их красота».

Весь зал дружно аплодировал, когда под колокольный звон град Китеж становился невидимым, скрываясь от захватчиков на дне озера Светлояр.

…Есть сказка о том, как Иван-царевич искал похищенную Вихрем свою матушку Настасью Золотую Косу. Отыскав родительницу, расправившись с Вихрем, Иван-царевич сел пировать. Тут и он, и Настасья Золотая Коса услышали «невидимую музыку»: звонят гусли, переливаются колокольчики, а где игроки — неведомо. Вот такая «невидимая музыка» в наши дни — музыка древней Руси. В наших архивах лежат нерасшифрованными, непрочитанными книги со старыми нотными знаками — «крюками». Никто не поручится за то, что в архивах нет музыкальных произведений, равных по ценности рублевским иконам в живописи, «Слову о полку Игореве» в литературе.

Деревянная сказка

В природе все прекрасно: и плывущие по небу облака, и березка, шепчущаяся с травой, и суровая северная ель, и лишайник, карабкающийся вверх по склону каменистого откоса… Но что может по живости, прелести и очарованию сравниться с водой? Волнуемые ветром волны, отражающие в себе зеленое и голубое, — живая жизнь. Так думал я, когда на простом деревенском паруснике плыл по рябоватым просторам Онежского озера. Оно манило к себе прозрачностью и глубиной. Я вспоминал, что в старину считали воду плодотворящей, целебной, очистительной, вещей силой. Когда при гадании наши бабушки, бывшие еще молодицами, смотрелись в зеркало, надеясь увидеть в нем суженого, то это был модернизированный обычай испрашивать будущее у воды.

Озеро меняло свои краски. Сначала, когда рассвет едва вспыхнул над еловой кромкой, вода была темной-темной, холодной и неприветливой. Потом цвет озера стал оловянным; когда же лучи солнца заиграли на нашем парусе, вода повеяла свежестью, заколебалась, словно в танце, стала теплой по своим оттенкам, манящей к себе.

Куда я еду?

Мой путь в мир русской сказки — древние Кижи.

Те, кто не бывал на Онеге, думают, что Кижи — это островок, случайно затерявшийся среди водных просторов. Это мнение ошибочно. Знающие люди рассказывают, что на озере — ни много ни мало— 1650 островов! Глядя на ели и березы, отраженные в воде, на солнце, краснеющее в волнах, облака, проплывающие, словно невесомые корабли, я вспоминал пейзажи Рериха, Нестерова, Писахова. Последний, посвятивший свою жизнь Русскому Северу, был живописцем и сказочником. В одном из писем Писахов, приглашая меня в Архангельск, писал: «Приезжайте к нам на Север, своей красотой венчающий земной шар».

Едем час… третий. Неторопливая езда успокаивает. И когда вдали показалась ажурная башня Гарницкого маяка, мой знакомый лодочник Савелий Васильевич сказал:

— В Кижи теперь многие ездят.

— А раньше?

— Раньше было тихо.

Лодочник, пожилой морщинистый человек, немало побродивший на своем веку с топором и пилой, много поработавший (об этом свидетельствовали его сильные, корявые, избитые руки), помолчал и добавил:

— В войну до Кенигсберга дошел. Все видел. Такой красоты, как у нас, нигде нет.

Зримым подтверждением его словам на солнце заблестели золотистые главы Кижского погоста.

Потом все было как во сне. Я прыгнул на глинистый берег и бегом побежал на встречу с деревянной сказкой, с чудом, что сотворили плотники-зодчие.

Солнце умывалось за неровной кромкой бора…

Что такое Кижи?

Две многоглавые церкви, отделенные одна от другой колокольней. Все из дерева. Двадцать две главы Преображенского собора.

Здесь, берега во тьме раскинув,

Спит озеро, глаза смежив. Напевною загадкой линий, Как чудо светлое России, В Онеге плавают Кижи. Юрий Адрианов