Живая душа

«Кирилл Щучалин и его товарищи продемонстрировали превосходное мастерство и подлинное мужество. Только что нам сообщили, что министр гражданской авиации прислал приветственную телеграмму, в которой благодарит командира и всех членов экипажа. Мы тоже присоединяемся к поздравлениям, приветствуем Кирилла Щучалина и его товарищей!»

Когда экран просветлел и появилось изображение, диктор уже умолк; показывали какой-то завод и сеялки, выезжающие из его ворот… Да что же это такое?! Господи, что случилось? В каком рейсе вдруг оказался Щучалин, что он совершил, почему его сейчас поздравляют?

Римма вновь бросилась к телефону, позвонила дежурному.

— Я не успела!.. Ну, по телевизору! Все уже кончилось, я не поняла, я же ничего не знаю!

— Как не знаете?!

— Да так! Объясните!..

Дежурный, очевидно, ей не поверил. А потом все-таки рассказал, что у Щучалина при посадке заело шасси, он не мог его выпустить, пришлось сажать самолет на брюхо. Было крайне трудно, однако командир все же произвел посадку, машина цела, ни один пассажир не пострадал. Экипаж держался великолепно, но все говорят: если бы не Кирилл, то…

— Когда это было?!

— Да вчера днем! Он, что же, не рассказывал вам?..

Она опустила трубку. Невероятно. Оказывается, это было вчера. И Кирилл даже и словом не обмолвился, даже не заикнулся! А может… а может, он бы и рассказал, но ведь началась эта ссора… Кирилл не таков, чтобы выкладывать новости прямо с порога, а тут была новость, которой можно похвастаться. А он хвастаться совершенно не любил…

Какое счастье, что ссора произошла уже после ЧП, что Кирилл еще был спокоен, относительно спокоен. А если бы он, волновался, если бы нервничал в полете, если бы мысли его были заняты другим?!

Впервые, впервые за эти пять лет Римма вдруг сообразила, что ЧП, случившееся вчера, могло произойти в каждом рейсе. В каждом… Это могло случиться и полгода назад, и год назад, и может случиться завтра. Такая у Кирилла работа.

Раньше она этого не сознавала; ей казалось, что совместная жизнь с Кириллом касается только их двоих да еще дочки, которая болезненно переносит постоянные ссоры. А на самом деле их личная, семейная жизнь затрагивает многих людей, и порой от нее зависит даже существование этих людей. И, вероятно, то же самое можно сказать о других семьях, где живут не обязательно летчики, а какие-нибудь шоферы и доктора, горняки и нефтяники… Просто случай с Кириллом самый наглядный. Но он — не исключение; нету отдельной человеческой судьбы, а все судьбы людские связаны между собой.

Римма не знала, наладятся ли вновь ее отношения с Кириллом, вернется он к ней или нет, и если вернется, то станут ли они жить хорошо. «Всяко бывает», — как говорил когда-то Кирилл. И самый трудный пятый год еще не закончился… Но Римма знала, что вот эта мысль о людских судьбах, зависящих и от нее тоже, теперь уже не забудется.

Постукивали часы за стенкой. Она их не слышала, она ждала — не раздадутся ли на лестнице знакомые шаги.

Авторизованный перевод Э. Шима и Т. Яковлевой.

МЕСЯЦ В ГОРОДЕ

1

Можно было улететь самолетом и через какой-нибудь час оказаться дома, но Турков не торопился, — решил добираться теплоходом. Будет в дороге целые сутки, наедине с самим собой. Достаточно времени, чтоб все обдумать, понять, разобраться. А разобраться в случившемся надо непременно.

Он взял билет; в гомонящей толпе пассажиров поднялся на раскаленный от солнца, пахнущий краской теплоходик. Посадка закончилась неожиданно быстро; вскипела над бортом вода, желтея пузырями; отвалили от пристани… Покатились, как на саночках, только ветер бьет по глазам.

И когда осталась позади пристань, уходя вбок, заслоняясь береговым обрывом, Турков с пугающей отчетливостью почувствовал всю краткость предстоящей дороги. Сутки… Всего сутки. У Туркова сжалось, замерло сердце. Он пробовал успокоиться, твердил себе, что никакой беды нету, что он придумал ее, вообразил, что спустя месяц-другой будет смеяться над своими страхами… А сердце сжималось, — будто в холодном кулаке его стискивали.

Сельских учителей регулярно вызывают в город: повышать квалификацию. Бурно развивается педагогическая наука, того и гляди — отстанешь от передовых веяний. И вот в разгар лета, по самой жаре, отправляются сельские преподаватели в областные и районные центры, чтобы самим превратиться в учеников. После учебного года хочется отдохнуть, покопаться на приусадебном участке, заняться подзапущенным хозяйством, а тут — корпи над конспектами в душном классе, и питайся бог знает чем, и живи неизвестно где… В гостиницах мест не бывает, скромных учителей размещают по частным комнатам и углам, будто «диких» туристов. Тяжко достается современный уровень знаний…

Вот так и прибыл Турков нынешним летом в город, и стал жильцом хилого, подслеповатого дома на окраинной улице.

Комнату ему сдавала шустрая словоохотливая старушка, которую все соседи звали неизменно: бабка Ударкина.

Потирая сухие, в черных трещинах руки, бабка Ударкина сразу сообщила, что пускает жильца с неохотой, что ей нужен покой, который всяких денег дороже, и что из-за этого покоя она и осталась тут доживать, в родительском дому, а не переехала к внучке с горячей водой и газом.

— Да ваш закоулок тоже скоро снесут, — сказал Турков.

Бабка Ударкина моментально ответила, что прежде ее самое вынесут из родительского дома вперед ногами, что никакие отдельные квартиры ей не нужны, а нужен только покой, хоть и с удобствами на дворе.

После знакомства с бабкой стало совершенно ясно, какое тут предстоит житье-бытье. Турков помянул черта, затосковал, уселся на лавочку перед калиткой.

По грязной от дождей улице шествовали гуси, их торчащие шеи были помазаны синими чернилами. Мальчишки катались на велосипеде с моторчиком. Моторчик трещал оглушительно, вся его сила превращалась в звук. Соседние домики тоже были пузаты, неряшливы, с поломанными заборами, улица сознавала свою обреченность и словно бы гордилась запустением.

«Вот люди, — думал Турков. — Пока переберутся в новые квартиры, привыкнут к безалаберности. Оттого все лифты в домах ободранные и на лестницах грибы растут».

— Топор найдется? — спросил он бабку Ударкину, вышедшую из калитки. Судя по одежде, бабка намеревалась гулять: переливался на ней импортный плащик из болоньи, вспархивала на голове косыночка с рисунками доисторических автомобилей, зонтик торчал под мышкой.

— Зачем топор? — спросила бабка, насторожась.

— Да хоть крыльцо поправлю. В темноте-то все ноги поломаешь.

— И не требуется! — сказала бабка. — Сколько живу, а ноги целы. Привыкнешь, милай, привыкнешь, тут падать невысоко.

Очевидно, бабка полагала, что починенное крыльцо помешает ей спокойно дожить остаток дней. Вот люди… Ну, люди…

Бабка ушла, звонко шурша подолом болоньи, а вскоре из другой половины дома показалась молоденькая женщина, тоже нарядно одетая, в косыночке и с зонтиком. Она подталкивала в спину мальчика лет четырех, который боялся спускаться по гнилым ступенькам.

— Здравствуйте, — сказал Турков. — Тренируете ребеночка?