Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.

Кроме Рахманова и других не нюхавших пороху лейтенантов, туда же, на Калининский, ехали бывалые фронтовики, все из госпиталей, говорили о войне, какая у немца техника…

Артиллерийский капитан в каракулевой, с кожаным верхом ушанке курил «Беломор» и рассказывал, как его первый раз ранило под Брестом — еле вывезли, а потом второй раз под Москвой, на ближних подступах, под Дедовском.

— Танки у него сильные, — говорил капитан, сплевывая табачную горечь и хлопая себя по коленке, туго обтянутой шерстяными галифе. — Лобовая броня — соткой не пробить, его голыми руками, славяне, не возьмешь.

— Факт! — охотно поддакивал военинженер второго ранга в белом неохватном тулупе.

Николай слушал — и уже забрезжила какая-то своя мысль. А что, если сделать такой снаряд, в центре которого поместить связку сердечников из тяжелого металла с большим удельным весом, сам снаряд станет легче, и за счет этого повысится его начальная скорость. При ударе о броню пусть легкий корпус снаряда разлетится в осколки, зато тяжелый сердечник пробьет броню.

Все смотрели на капитана, на его медаль «За отвагу», а Николай Рахманов думал, что сердечник в его снаряде во время удара будет сильно нагреваться, может, даже до тысячи градусов, при такой-то скорости! Это наверняка вызовет пожар, в немецких танках будет взрываться горючее и боекомплект…

— У меня немецкая бритва «Золинген три кольца» еще от отца, из дома. С двадцать пятого года отец брился, я бреюсь, сноса нет… А тут танк… В лоб его не возьмешь!

…Под набор стержней можно поместить трассер, патрон с подкрашенным дымовым составом, тогда легче будет вести стрельбу, видно направление на цель…

— Танки нужны. Танки! Иначе большой кровью умоемся.

Молодые лейтенанты слушали бывалого капитана, но в разговор со старшими не встревали. Поезд шел к фронту, в окне, за светозащитной шторой, качалась луна, паровоз приглушенно гудел, и короткое эхо отдавалось в тихих лесах.

Хорошо думается под колесный перестук, просеиваются все мысли, шелуха отлетает, все стоющее остается.

Было это давным-давно… Едет парень на фронт и думает о конструкции нового снаряда, не какого-нибудь, а подкалиберного, страшной разрушительной силы, такая у него юная фантазия, и попадает он в 148-й отдельный танковый батальон. Там-то его и вызывают второй раз в особый отдел.

— Вот, Николай Николаевич, какая петрушка, — потирая руки, говорит ему особист в звании майора, — вы носитель секретной информации. Вы автор новой мины, вот тут за вами значится и еще ряд изобретений, которые могут иметь военное значение, подъемные механизмы, цилиндр для паровой машины… А если вы в плен попадете?

— Да я как-то не собираюсь.

— Мало ли что не собираетесь, а ну, — неожиданно повысил голос майор, — одна нога здесь — другая там, получай предписание о переводе…

Очень скоро он оказался в училище, в городе Выксе под Горьким, где подготавливали механиков-водителей для броневиков БА-64.

Лейтенанта Рахманова назначили на скромную должность начальника учебного оборудования. Его командировали в Москву на «Красный пролетарий», а поскольку бумагу ему выписали солидную, то его принял в своем генеральском кабинете директор знаменитого завода. Лейтенант скромно просил дать инструмент — хорошо бы получить напильники, резцы, сверла, развертки, метчики, плашки… Ничего в училище нет!

— Простите, — устало сказал директор, отмахиваясь от его солидной бумаги, — в данный момент завод вам ничем помочь не может, товарищ… Рахманов?

— Так точно, Рахманов.

— Слушайте: Коля Рахманов — это вы? Вот интересно! Главного инженера ко мне! — приказал он секретарше, приоткрывшей дверь кабинета. — А я-то гляжу, лицо ваше вроде бы знакомо. Я же вас видел на слете ударников второй пятилетки…

В тот же день «Красный пролетарий» отгрузил в адрес училища ящики с инструментом, все самого высшего качества.

Вернувшись в Выксу, лейтенант Рахманов начал делать модель подкалиберного снаряда, благо недостатка в материалах не было: рядом при металлургическом заводе располагалась богатейшая свалка, куда свозили с полей сражений разбитые танки, машины самых разных марок.

Рахманов сам выпиливал стержни для тяжелого сердечника, вытачивал корпус из легкого металла. В апреле сорок четвертого все чертежи бронебойного снаряда были отправлены в артиллерийское управление, в отдел изобретений Красной Армии. Снарядом заинтересовались ученые, Рахманова вызвали в Москву.

Он еще не знал, что запущенные в серию его снаряды пойдут на фронт и будут пробивать и жечь любую бронетехнику фашистской Германии.

В силезской операции под Бреслау, под Будапештом, в Померании и под Берлином работали его снаряды, его бронебойные подкалиберные, секретность с конструкции которых сняли только в конце шестидесятых годов.

Он еще не знал и не мог знать того, что немецкий генерал-лейтенант инженер Эрих Шнейдер, подводя итоги второй мировой войны и анализируя развитие военной науки и техники, высоко отзовется о русском подкалиберном бронебойном снаряде… Ничего этого молодой изобретатель лейтенант Рахманов еще не знал. В новом кителе с ярко начищенными пуговицами, все по форме — в начищенных сапогах, в парадной фуражке он спешил в Москву.

Уже ждали Победу. Уже никто не сомневался, что Гитлеру капут и войне конец. Москва в черемуховом, в сиреневом цветенье, она ослепла от солнца, от счастья, от нестерпимого сверканья весенних луж. Ему улыбались московские девушки в босоножках на деревянной подошве, цокающей по асфальту, как кастаньеты, с голубыми нежными тенями под глазами от недоедания, и нежность переполняла его сердце. Пожилые люди с уважением смотрели на его золотые погоны и уступали место в транспорте.

Его никто не узнавал на шумных улицах. Телевидения еще не было, а портретов лейтенанта Рахманова не помещали в журнале «Огонек» рядом с конструкторами боевых самолетов и артиллерийских систем.

Игнатий Рождественский. Ружейная береза

Здесь не кружились вражьи бомбовозы И не рвалась немецкая шрапнель, Здесь тишина, да сосны, да березы, Серебряное полымя мороза Здесь разожгла февральская метель. В рассветный час, навстречу белым вьюгам, Легко, как крылья, распахнув тулуп, По голубым рассыпчатым застругам В тайгу шагает рослый лесоруб. Он смотрит зорко с льдистого пригорка, Ряды берез смыкаются плотней. Он даже не притронулся к махорке: Сейчас не время баловаться с ней. Молчит морозом скованная чаща, Вот у реки тропа оборвалась. Береза… С виду будто подходяща, Такая вот годится в самый раз. Глотнув, как спирту, крепкого мороза, Седой лесник, прищурившись хитро, Выстукивает, слушает березу: Какое, дескать, сердце и нутро… Молчат деревья и не встрепенутся… Домой шагает в полуночный час: «Теперь не грех махоркой затянуться, На целый взвод винтовочек припас». И он идет сквозь полымя мороза, И твердо знает сердце старика: Сибирская ружейная береза Не подведет сибирского стрелка.

Андрей Давидьянц. Саратовский калач

Многие ли знают, что у нас в стране есть Новоузенский район? Для большинства — это «белое пятно». Только некоторые скажут: где-то в заволжских степях. Между тем в этом далеком районе, как в зеркале, отразилась чуть ли не вся эпопея Великой Отечественной войны и, в частности, — проявленное в те годы единство фронта и тыла. Степняки-новоузенцы храбро сражались на передовых позициях, самоотверженно трудились в тылу, ощущая себя в едином строю со всем народом, вставшим на защиту Родины.