Живая статуя
Шрифт:
— Ты не можешь быть живой!
Тень от статуи накрыла его голову, лоб, лицо и вмиг затмила лунное сияние.
— Прости меня, — прошептал Жервез, а потом уже увереннее потянулся к короне, но уже в следующий миг отпрянул. Мраморная рука статуи коснулась его головы.
Как такое могло произойти, ведь я же не видел, как она шевельнулась. Жервез неуверенно стрельнул взглядом в мою сторону, словно ища поддержки, но я был не тем, кто смог бы его приободрить. Я предпочитал оставаться сторонним наблюдателем, а не жертвой. Кровь из пореза струилась у меня по щеке. Только сейчас я заметил, что соленые, с привкусом железа капли касаются моих губ, обжигают кончик языка. Еще не хватало мне пробовать собственную кровь или соблазнять ее видом моих духов. Я поспешно
Лучше думать о чем-то другом. Зачем Жервез просил прощения у неодушевленного изваяния? Ведь не мог же он поверить в то, что перед ним действительно предмет поклонения, какая-нибудь древняя богиня, чье могущество и поныне остается в ее изображениях? Его изумленный крик вывел меня из раздумья. Жервез отдернул руку от короны и дул на пальцы так, будто они были обожжены. Кажется, на его коже, действительно, вздувались волдыри от ожогов. Я устремился к нему, но тут вытянутая вперед бледная рука на самом деле шевельнулась. Твердокаменная ладонь потянусь к обнаженной, не защищенной даже шарфом шее паренька, пальцы ловко ухватили его за горло и слегка сдавили, но этого прикосновения было достаточно, чтобы задушить. Я заметил страх в глазах Жервеза, услышал тихий хрип, вырвавшийся у него. Он задыхался и не верил в происходящее. Если бы еще на него напало живое существа, а не творение из мрамора. Мрамор в форме человеческой ладони все сильнее сдавливал ему шею, и самым ужасным было то, что все это время лик статуи оставался прекрасным, на нем застыло все-то же выражение умиления, мечтательности и какого-то тихого восторга. Только миг спустя мраморные губы сложились в усмешку и прошептали что-то, но что я не расслышал или, вернее, не понял. Я не знал того языка, на котором она говорила.
Гораздо важнее сейчас было другое, статуя все-таки отпустила Жервеза. Ее пальцы разжались и полумертвый, запуганный парень упал возле постамента. Он не успел даже шевельнуться, а какой-то ловкий, мохнатый зверек вынырнул из-за пьедестала, запрыгнул ему на живот, быстро-быстро, так что за всеми движениями ловких лапок невозможно было даже уследить, обшарил карманы и, вытащив что-то блестящее, мигом прыгнул в кусты.
Я кинулся, чтобы помочь Жервезу, но прежде просительно посмотрел на статую. Ведь не убьет же она нас обоих. Она все еще было мраморной и почти неподвижной, но рука, только что душившая моего спутника, медленно ожила, как будто оттаяла, сбросив с себя корку белизны. Живые пальцы шевельнулись на мраморной кисти, и на них ослепительно блеснул тонкий обруч золотого кольца. Затем медленно избавилось от мраморной оболочки кружево платья, тонкое и затейливое, как морозный узор. Потом локоны, плечи, голова, и вот уже Роза грациозно оперлась о руку кого-то, внезапно вынырнувшего из тьмы, и шагнула вниз с пьедестала, а длинный атласный шлейф, вытканный тем же затейливым узором, скользнул за ней, как роскошный хвост.
И снова я удивился, как ей только не холодно в такой мороз, почему стужа не обжигает ее обнаженные плечи. Неужели в своем стремлении к власти над всей волшебной расой она добилась такого бесчувствия, что не ощущает ни холода, ни жары, ни малейшего дуновения ветерка на своей идеальной гладкой коже. Что уж там говорить о сердце. В нем, наверное, не осталось никаких чувств, способных причинить боль или вызвать жалость. А вот у меня внутри все сжимало и покалывало от щемящей боли каждый раз, когда я видел ее.
— А ты разве никогда не хотел забыть о всех чувствах, которые причиняют человеку неудобство или боль? — Роза чуть склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня.
— Не чувствовать ничего плохого! — зачарованно
повторила она, будто силилась соблазнить меня этим обещанием. — Разве это не прекрасно?— Я так не считаю, — нашел в себе силы возразить я. — Да, и зачем все это…
— Затем… — она запнулась, наверное, решив, что действие докажет ее правдивость лучше любых слов, вытянула вперед руку, и, откуда ни возьмись, в ней появился кинжал. Казалось, что Роза извлекла сверкающее лезвие из самого воздуха.
Она протянула ко мне запястье, словно желая сказать «смотри», но прежде, чем я успел глянуть на прозрачную кожицу и тонкие просвечивающие вены, как она с силой провела по ним лезвием и при этом не сморщилась от боли, а только улыбнулась.
— Затем, чтобы ты не ощущал боли оттого, что твоя щека кровоточит, — провозгласила она уже после того, как ее порез начал медленно затягиваться. Кровь исчезала, едва успев появиться. Только у одного создания, кроме нее, я наблюдал такую же сверхъестественную способность к самоисцелению, у Эдвина.
Роза, очевидно, прочла мои мысли, потому что со смехом обратилась к тому, кто склонился рядом с ней и деловито отряхивал снежинки с ее шлейфа.
— Два демона — пара, так считают все, — пошутила она.
— Да, госпожа, — подтвердил Винсент, теперь старательно расчищавший дорогу под ее ногами. Он, кажется, слышал одинаково хорошо и мои мысли, и ее слова.
— Не гни так спину, а то появится горб. Вставай же, — она пнула носком красивой, расшитой жемчугом туфельки прямо по руке Винсента. — Нашему новенькому дружку, наверняка, не терпится снова пообщаться с тобой и с Лораном. Ведь у него же нет собственной компании, а это значит, что вы вдвоем должны его развлекать.
— С этим мы справимся, — Винсент раболепно отряхнул последнюю невидимую снежинку с ее подола, встал, поклонился даме и обернулся ко мне с уже совсем другим, недобрым выражением лица.
— А где карета? — не удержался я, хоть этот вопрос и мог стоить мне жизни.
— Скатилась в обрыв, — равнодушно отозвался он.
— Для тебя это большая потеря, — съехидничал я.
— Ничего, переживу, к тому же… — он лукаво усмехнулся. — Я уже нашел покупателей. И не каких-нибудь старьевщиков, а тех бродячих существ, которые рады будут вытащить со дна пропасти и починить даже сломанную карету.
— Зачем? — изумился я. — Или ты нарочно убедил их, какой бы злой силой они не были, что эта старая рухлядь может им пригодиться?
— Убеждать не понадобилось. Им нужно все, любая телега, повозка, старые дрожки, но не для того, чтобы на них ездить, а, чтобы обустроить эти человеческие штуки под жилье.
— Они используют все, — согласно кивнула Роза. — Кареты, фургоны, сундуки, шляпные картонки или старые башмаки…
Она приблизилась ко мне, неуловимо, как призрак, и лукаво улыбнулась.
— Ты когда-нибудь заставал крошечных фей, когда они воровали твою старую обувь, чтобы обустроить там свое жилье? А куда однажды исчезли новые бальные туфельки твоей сестры? Видел ли ты, как эльфы резвятся, справляя новоселье в старых башмаках?
Вопросы сыпались на меня один невероятнее другого, и я не знал, что на это сказать.
— Скажи, что ты был слишком прожженным скептиком или слишком ненаблюдательным для того, чтобы заметить такие маленькие феномены в повседневной жизни.
— Но вас я однажды заметил, — я сам не понял, как у меня хватило дерзости в этом сознаться, наверное, слишком большое потрясение я испытал от того, что узнал в двух фигурах перед собой силуэты однажды виденных ночных гостей.
— Это было недоразумение твоего отца, а не наше, — заметила Роза. — Ну, ничего, когда-нибудь тебе бы все равно пришлось привыкать к обществу таких, как мы. Это случилось бы, даже если б ты безвылазно сидел в своем поместье и боялся бы даже поехать в ближайшую деревню за едой и свечами. Даже если бы ты забил досками двери и окна и жил бы, как затворник, все равно кто-нибудь из наших заявился бы к тебе на ужин, или беседу, а может, даже на всю ночь.
— На каждую ночь, — я вспомнил Даниэллу. — Это было ужасно.