Живодерня

 Мой обидчик застыл, явно ошеломленный происшедшим, ноги его подкосились, затем он взвыл и схватился руками за древко Карателя, намереваясь вытащить его из покалеченной глазницы. По его лицу широкой алой полосой хлынула кровь.

 Но он ничего не успел – Большой Нож вошел ему в живот, заставив его согнуться пополам, его ноги заскользили в грязи на полу. Я быстро выдернул нож и ударил еще раз чуть ниже, в пах. Он издал душераздирающий крик и стал медленно оседать. Каратель по-прежнему торчал из его глазницы.

 Бомж повалился вперед, и Каратель уперся в пол, я видел, как острие принялось погружаться все глубже и глубже в глазницу. Он захрипел, изо рта хлынула кровь. Она была темная и густая, она пузырилась на его обветренных губах и мешалась со слюной. Его лицо перекосило от боли.

 - Это тебе за Живодерню… И за меня. – И я ударил его ножом в горло. Он снова захрипел и задергался, но хрип быстро перешел в какое-то бульканье и начал затихать, вместе с ним начал затихать и он. Это была чистая победа. Моя победа.

 Он еще с минуту бился в предсмертной агонии, а потом замер. Уже навсегда. Я отомстил – и я был горд собой. Я умел постоять за себя и за свои чувства. Я вытащил Каратель и перевернул тело на спину.

 Я стоял над поверженным обидчиком, тяжело дыша. Из глубокой раны на шее все еще струилась кровь, но поток медленно иссякал. Единственный уцелевший глаз мертвеца, подернутый пеленой, невидяще смотрел в потолок, другой превратился в темно-бурое месиво из крови и слизи. На подбородке тоже застыла кровь.

 Он был невысокий, худой, его лицо осунулось и потемнело от пьянства, оно сильно походило на гнилой помидор. В грязных свалявшихся волосах торчали кусочки мелкой стружки, подбородок густо покрывала седая жесткая щетина.

 Сейчас, мертвый, он был настолько беспомощен и нелеп, что я даже почувствовал некое подобие жалости по отношению к нему…

 Стоп! Стоп! Стоп! Я сказал «жалость»? Какая ерунда! Нет уж, никакой жалости! Никакой жалости к моим врагам! И я пнул поверженное тело со всей силы ногой – никакой жалости, никаких чувств.

 Потом я плюнул в лицо трупа. Я вскинул над головой Каратель и начал выплясывать танец победителя. Я скакал вокруг тела и кричал. Нет, даже не кричал – это был жуткий набор звуков, вырывавшихся из моего рта, он напоминал скорее языческое заклинание. Это и было заклинание. Заклинание во славу Смерти.

 Я бесился минут пять. Я имел на это право. Потому что я был живой, а он – мертвый. Это-то и отличало нас. Победитель в игре со Смертью получал все. Проигравший – ничего. А сегодня победителем вновь был я.

 Станцевав свой танец, я опустился перед трупом на колени. Достал Большой Нож. Нельзя было оставлять труп здесь. И я знал, куда его деть. Но для этого нужно было его разделать – тащить тело целиком я не собирался.

 Я аккуратно отрезал голову от туловища, это я прекрасно умел делать. Я покрутил ее в руках и положил на пол. Потом нужно было отделить руки и ноги – для этого требовался топор. Я сходил за ним в дом и вернулся на Живодерню.

 Отрубив руки и ноги, я вспорол живот трупа ножом и вытащил внутренности. Они были склизкие и воняли, от них шел слабый пар.

 Затем я взял два мешка и распихал все отделенные части в них. Внутренности я кинул в кусты рядом с Живодерней, тотчас же на них накинулись вороны. Я видел, как они хватали острыми клювами зеленые кишки и рвали их на части, потом заглатывали оторванные куски целиком.

 У вас это, конечно же, вызвало бы отвращение, но мне такое зрелище определенно нравилось. Их пирушка была в каком-то смысле очень даже красивой – она являла собой бурное торжество Смерти. Вороны рвали внутренности и дрались из-за самых лакомых кусков, а я забавлялся, глядя на них. Знаете, они были чем-то похожи на вас. И не смейте отрицать, они были похожи – уж я-то знаю.

 Теперь оставалось лишь дождаться темноты, чтобы спокойно уничтожить останки. Не то чтобы я боялся того, что его будут искать, – безродный бомж, считай, и не человек, вряд ли кто-то о нем даже вспомнит, - просто я не хотел привлекать к себе лишнего внимания. Сами видите, что из этого вышло. Живодерня была и должна была остаться тайной. Как и мое собственное существование.

 Я пошел в дом. Проходя мимо ворон, поедающих внутренности, я швырнул в них камнем. Вороны сорвались с места и отлетели в сторону метров на десять, недовольно каркая на меня за то, что оторвал их от трапезы. Но стоило мне отойти шагов на пять, как они тотчас же вернулись назад и вновь принялись за свое дело.

 В доме я отмыл Большой Нож и Каратель от крови. Потом достал точильный камень, некогда найденный в сарае, и принялся точить нож. Я любил это делать. Мне доставляло удовольствие смотреть, как сталь, ходя по камню, становится тоньше и острее, а значит, еще опаснее для моих будущих жертв.

 Наточив нож, я убираю Инструменты на чердак. В желудке у меня начинает урчать, я чувствую, что сейчас съел бы слона. Конечно, я могу не есть по несколько дней – жизнь приучила меня и к этому – но все же иногда надо чем-нибудь набивать желудок, чтобы поддерживать силы. Силы, которые так нужны мне, чтобы выжить. Я решаю сходить в город – попытать счастья. Тем более, до наступления темноты еще вагон времени.

 Как и прежде, я иду через речку, через перелесок и поле бывшего аэродрома, в общем, знакомой вам уже тропой. Потом дворами, лишь иногда пересекая улицы.

 По правде говоря, люди не особо обращают на меня внимание. Точнее, я бы сказал, не хотят обращать. Оборванный подросток в грязной одежде – явно бездомный – скорее мозолит им глаза, чем доставляет удовольствие. Но мне плевать. Я все равно стараюсь быть незаметным. Главное – не попадаться на глаза ментам.

 Я захожу в магазины, околачиваюсь в очередях, среди толкучки людей, потихоньку набивая карманы едой и денежной мелочью. Я очень умелый вор. Детдомовская школа – там без этого никак. Если бы я не стал убийцей, я был бы вором, точно говорю.

 В конце концов, я возвращаюсь домой с кучей еды. По дороге я нахожу недоеденный пирожок в урне возле ларька с выпечкой. Это для вас есть из помойки – табу, а я за счет этого до сих пор и жив. Поэтому я съедаю его, даже не поморщившись. Очень вкусный пирожок.

 Домой я прихожу как раз тогда, когда тяжелые осенние сумерки ложатся на перелесок и речку, сгущаясь длинными тенями от деревьев, похожими на кровожадных чудовищ; темнота ползет в брошенный поселок, проникая в дома через грубые проломы окон и выбитых или сгнивших дверей.