Живодерня

 Классное время было! Шестидесятые, семидесятые. Не у нас, конечно, а там, в Штатах. Вудсток, Дорз, Лед Зеппелин. Я бы многое отдала, чтобы родиться тогда. Хотя, говорят, что большинство тогдашних бунтарей, хиппи, «детей цветов», как они сами себя называли, теперь стали банкирами, менеджерами среднего звена и прочим тухлым сбродом, зашибающим копейку, вкалывая на систему. Тогда это, блядь, не интересно. По крайней мере, мне.

 Иду курить, но дверь на балкон оставляю открытой, чтобы слышать музыку. Терпкий дым слегка обжигает легкие, приятно суша горло. Это реально успокаивает.

 Внезапно не к месту вспоминаю, как пару дней назад – как раз тогда, когда мы расстались – я делала Максу минет. Ну, у меня же месячные, поэтому трахаться нельзя. Вот я и взяла у него в рот.

 Это было в какой-то парадной. Его член был вялым, слабо эрегированным. Лишь по мере моей работы губами и языком он увеличился в размерах. Внезапно я почувствовала странный знакомый привкус во рту. Это был вкус никотина. Либо этот мудак дрочил после того, как покурил, либо, что более вероятно, давал в рот до меня какой-нибудь шлюшке. Шлюшке, которая курит не иначе как «Беломор».

 Сука! Меня чуть не стошнило. Конечно, я сосать перестала. Вот тогда-то мои нервы и сдали. Я ему все сказала, не забыв упомянуть еще и то, что он, блядь, даже член не моет.

 А он стоял с каменным лицом и все твердил свое «Извини… так дальше продолжаться не может…»

 - Извини, так дальше продолжаться не может… - громко говорю я вслух, тщательно имитируя интонацию голоса Макса. Мудак, что бы ты понимал…

 Все-таки «Стена» - классный альбом. Конечно, не «Темная Сторона Луны», но все равно отличная запись. Флойды – настоящая музыка, совсем не то, что то говно, которое гоняют по радио.

 Наверное, все потому что на радио работают в основном мужики. Хотя Флойды тоже представители этого пола, но они настоящие мужчины. Принцы на белых конях. Как бы я хотела переспать с Уотерсом. Пусть он даже старый, но все равно он меня возбуждает. Потрахаться с ним – предел моих мечтаний.

 А вместо этого алкаши у заводского ларька и всякие ублюдки вроде Макса и моего папашки. Короче, жизнь – полное говно. И не спорьте.

 …Я сижу и от не фиг делать прыскаю в мух, в огромных количествах летающих по комнате, дихлофосом. Маленькие вонючие твари! Я ненавижу их жужжанье и вечную возню. Они – переносчики заразы. От них появляются маленькие белые черви. Хотя, если по честному, настоящие черви и переносчики заразы все-таки люди. Они хуже мух.

 Я прыскаю такой плотной струей химиката, что мне самой разъедает нос и глаза. Трупы мух уже усеивают пол моей комнаты, и лишь те, что посмекалистей, быстро летят в сторону открытой двери на балкон. Но я все равно их настигаю. И непременно убиваю.

 Тут вдруг меня посещает мысль. Если мухи дохнут, значит… А что если?..

 И я, довольно улыбаясь, направляю очередную струю токсичной гадости в воздух, в котором разливаются звучные аккорды Пинк Флойд…

Семейный портрет на фоне похорон

 Дождь расстелился по заспанной улице. Прозрачные близнецы сползают по стеклу, сплетая тонкую водяную нить на поверхности оконной рамы. У плиты с алюминиевой ложкой склонился Гена.

 Он достаточно деловито (при его-то ломке!) варит дозу. Мутное варево выкипает, норовя выплеснуться на конфорку. Я спокойно попиваю пивко, листая старый семейный альбом.

 Отец и мать, маленький Гена на руках у отца. Достаточно мило выглядит, сукин сын. Гена на велосипеде. Я в разноцветной женской рубашке – мне все доставалось от брата и сестры. А вот и Танька – сеструха наша, собственной персоной. Она у нас красавица.

 Кстати, это ее хата. Неплохая двухкомнатная квартирка в спальнике, рядом метро, магазины. Муж у нее бизнесмен, это на его башли Танька так круто устроилась. Я за нее очень рад.

 Гена снимает ложку с огня, макает ваткой в варево. Аккуратно, стараясь не потерять ни капли драгоценной жидкости, собирает все в вату. Инструмент его разложен тут же, на столе. Инсулиновый шприц, иголка, жгут. Гена все время пользуется новыми иглами – боится подхватить ВИЧ. Только я вот не уверен, что он уже не инфицирован. Но мне по барабану – у него своя жизнь, у меня своя. Мы друг другу не мешаем.

 Он засучивает рукав и перетягивает руку жгутом. Я смотрю на его худую исколотую культю и понимаю, что дело его плохо. Если не слезет с иглы, подохнет очень скоро. Сегодня у нас похороны любимейшего папаши, не хотелось бы, чтобы в следующий раз мы собирались уже из-за него.

 Гена просит меня уколоть его. Руки его дрожат (как он только сам сварил герыч?), веняки попрятались под бледной кожей. Я долго ищу рабочую вену. Тонкая синяя жилка лениво бьется медленным пульсом, словно чувствуя приближение иглы. В нее-то я и посылаю генин инструмент. Делаю контроль, мутная коричневатая кровь мешается с варевом, заметно светлея. Затем ввожу все без остатка в тело моего пропащего братца.

 Он откидывается на стуле и замирает, я отхлебываю пиво из бутылки. Вот-вот должна прийти Танюха. Они с мужем поехали в морг – ну там всякая фигня, связанная с похоронами.

 Папашка наш развелся с мамой, когда мне было девять лет, Гене – тринадцать. Танюха, наша старшая, осталась жить с ним, так как уже училась в техникуме и бросать не хотела, а я и Геныч переехали с мамой в ее родной город и жили у бабушки. После этого батя нас практически не навещал, а если вдруг и приезжал, то обычно поддатый и непременно пуская крокодилью слезу по поводу того, как же мы, пацаны, тут без его мужского воспитания растем. Я его не любил. Точнее просто не рассматривал как человека, хоть как-то связанного с моей жизнью.

 Я и вспоминал-то о нем крайне редко. А тут вдруг звонит Танька и говорит: «Приезжайте, папаша кони двинул». Сердце. Ну, мы хоть и не очень-то отца любили, все ж махнули проводить его, так сказать, в последний путь. Опять же маму не хотелось расстраивать, она нам сказала: «Езжайте обязательно!» Сама не поехала.

 Геныч что-то бормочет, трудно разобрать. Голова его при этом плавно покачивается, словно маятник. Ладно, вроде живой пока.

 Я достаю из холодильника бутылку пива и иду в комнату. Включаю телик, у Таньки каналов сто, наверное. У нас в провинции всего пять было. Щелкаю пультом с канала на канал. Новости, бодяга всякая. Сто каналов, а смотреть все равно нечего.

 Останавливаюсь на юмористической передаче. Откидываюсь в кресле и отхлебываю из бутылки. Ехать на кладбище не хочется. Поскорей бы развязаться с этим балаганом да свалить. Генычу-то все равно, он от дозы еще не скоро отойдет.

 Я слышу, как шаги на лестнице приближаются к двери. Ключ со скрежетом входит в плоть замка, щелкает механизм. Пришли Танька с мужем.

 Интересно, сеструха знает, что Геныч сидит на игле? Наверное, мама ей писала. Я пытаюсь вспомнить, сколько Ге колется героином, – получается лет пять уже. Как он еще не сдох? Везучий, сука.