Живущим руку протяну. Поэтическая биография Михаила Сопина

«Не сказывай, не сказывай…»

Не сказывай, не сказывайО горечи финала.Метель югою газовойГлаза запеленала.Простая ли,Простая лиТвоя кручина разве,Когда слезинки стаялиИ покатили наземь?Весь свет постылИ стал не мил,Больное сердце донял,И дом колотит ставнями,Как по щекам ладони.

«И великий живёт…»

И великий живёт,Как и мы.Может, синего больше на веках.Каждый чем-то захвачен,Закручен.Не крикнешь: «Куда ж это вы?!»А из нас-то ужеКто-то движется знаменьем векаПо дождливым бульварамОдинСреди многих живых.А навстречу —Вечерний туман,Неурядицы и недостатки.НемигающеСмотрят на насФары бегущих машин.Разве кто-то поймёт,Что капают жизни остатки,В вечность капают тихоИз треснувшей чьей-то души?Вытекают пейзажи,Мосты, переулки, соборы,Вытекают глазаИ улыбки, накопленные за года…Вплоть до детства,До чёрного неба над стонущим бором —Всё уходит, чтоб большеНе думать о нём, не гадать.Словно тени тенейПроплывают в толпе многоликойНепонятные судьбы,Которые не повернуть.В тишине, в тишине,В тишине умирает великий,Чтобы смертью своейУ столетий отнять тишину.

«Передо мною…»

Передо мною —В сизых лозах пень…А за полоской лоз – как море – озимь.И так мне радостно,Что хочется запеть,Но вместо песенВыступают слезы.Вот, торопясь,Бежит куда-то жук.Ага, он в дом,И не стучится в двери.А я гляжу на всё, гляжу, гляжу,И в горле сохнет,И глазам не верю.Я болен, околдован, глухо пьян?О нет! Даю разгадку тайне:Передо мною – родина мояВновь рожденаЗа столько лет скитаний.

«…Ругай меня, люби меня…»

…Ругай меня, люби меня,Превозноси,Низвергни в бездну,Пока я искоркой огняВ безбрежьи мира не исчезну.Пока судьба моя – не «были»…И сердце бьёт ещё рывками.И музыка души – не пыль,Спластавшаяся в мёртвый камень.

«Своим…»

Своим,Земным,Живым поющим братьямЯ улыбнусьНезрячей болью слёз…

«Не заблудился я…»

Не заблудился я,Но все же поаукай.Я не замерз,Но не гаси огня.Я не ослеп,Но протяни мне руку.Я не ослаб,Но пожалей меня.

«Вода, вода…»

Вода, вода…Гляжу в тебя,Гляжу до головокруженья,И забываю счёт годамОт сопричастности к движенью.Как будто я тебе сродни,Но до поры очеловечен.Как будто бы я сам родник,Из этой вечности возник,По ней иду,И путь мой вечен.

«Родные плачущие вербы!»

Родные плачущие вербы!Глухое дальнее село!Я б не любил тебя, наверно,Так обречённо,Так светло,Когда б над каждымЧёрным злакомНе убивался сердцем я,Когда бы сам с тобой не плакал,Отчизна светлая моя!

Журавушка

Конец семидесятых – пожалуй, самый тяжёлый период в мирной жизни. Иллюзии о душевном равновесии на свободе рассеялись. Средства на жизнь давала работа слесарем-сантехником (кстати, Михаил был хорошим слесарем), но на одном месте подолгу не задерживался. Контакт с коллективом всегда превращался в пьянку с просаживанием и без того нищенской зарплаты. Стремился найти местечко в котельной с круглосуточными и ночными дежурствами. Впрочем, случайные «друзья» и богема быстро обнаруживали эти «уютные местечки»…

На сайте «Стихи.Ру.» Михаила Николаевича иногда называли профессиональным поэтом. Если иметь в виду Союз писателей СССР, затем России, – да, он был принят в него в 60 лет. Но средств к существованию эта профессия не давала никогда. Гонорары за сборники стихов получал трижды: первый мы проели, на второй купили сыну виолончель, в третий раз деньги пропали «благодаря» гайдаровской реформе.

…Стихи не печатали, полагаю, по нескольким причинам.

Одна из них – непроходная тематика. В то время у всех на слуху был Владимир Высоцкий, люди ходили с гитарами. Миша тоже пел под семиструнную гитару (природная украинская музыкальность), но своё:

Не кипит, не бьётся в берегаЧёрная река судьбы зловещая.От кого мне было так завещано —За одну две жизни прошагать?Белый пар скользит по валунам,Как дыханье трудное, неровное.Памяти моей лицо бескровное —На лету замёрзшая волна.И с тех пор за криками пургиСлышу, если вслушиваюсь пристально,Лай собачий и глухие выстрелы,И хрипящий шёпот: «Помоги!..»

(Последние две строки он выговаривал с напором, подчёркивая каждое слово, а «Помоги!..» – глухо, с угасанием, потом – долгая пауза.)

Богема слушала, опрокидывала стаканы:

– Миша, это хорошо, но ведь это – тюрьма.

В Перми уже определились свои кумиры, своя поэтическая школа. Михаил писал в другой манере. Он был «не свой». К тому же его боялись: вчерашний «уголовник», непредсказуемый и непонятный.

Была и внутренняя, достаточно глубокая причина. Когда муж уехал в Вологду, я стала разбирать рукописи и поняла, что цельную книгу по требованиям того времени делать не из чего. Тюремное – нельзя. Новое… почти всё требует доработки. Я сложила рукописи в бумажные мешки и перевезла в Вологду. В новой двухкомнатной «хрущёвке-пенале» хранить их было негде, пришлось отнести в подвал. Однажды нашу сарайку разграбили, мешки разворотили, листы разлетелись по подвалу…

Кое-что помню наизусть. Было длинное стихотворение… полностью его не восстановить. Но вот эти строчки, смеясь, мы повторяли очень часто:

А котята: «Мяу!»А котята: «Мяса!»Кончен, кончен мясоедДля кошачьих классов.Нынче крысы ходят —Шасть, шасть, шасть!Нынче крысы в моде,Нынче крысам всласть…

Это был период дефицита. Наш трёхлетний сын очень любил мясо, а его не было. Я говорила, что посажу Петю на ступеньки у обкома партии, научу кричать погромче «Мя-са!», а сама спрячусь рядышком в кустах.

Ещё была песня в народном стиле, мы мечтали, чтобы её исполнила Людмила Зыкина. Песня мне очень нравилась, но мы потеряли текст. Я помнила обрывки, стала просить Мишу восстановить. Не смог… Написал другое – по-своему хорошо, но я хотела «то». Так и думали, что не найдётся никогда… Вдруг в ворохе рукописей мелькнул старый листочек!

И теперь можно привести первоначальный текст полностью:

Пришла осенняя прохладаДорожкой белой под уклонВ мою единственную радость —Так запоздавшее тепло.Зачем-зачем легли туманы?Зачем несбывшиеся сны?Калина – горькая, как память,Дожди, как слёзы, солоны.Зачем осиновые листьяКачнул багровый ураган?Зачем ты, иней серебристый,Упал на дальние луга?Перекликаясь с облаками,Шумят снегов перепела!Калина – горькая, как память,Метелью белой зацвела.

…А тогда, четверть века назад, Миша пришел выпивший, с этой только что сочинённой песней, пел её и упрашивал меня подобрать мелодию на пианино, а я не умела… тыкал по клавишам одним пальцем и плакал.

Стал просить подыграть старшего сына, который учился во втором классе музыкальной школы, но тот тоже был беспомощен. Я потом серьезно поговорила с Глебом, чтобы старался получше учиться, потому что у папы хорошие стихи и песни, он сам записывать ноты не умеет, а кроме нас ему помогать некому.